артистов и лошадей шествовала по манежу с поклонами. Вбежал помощник с радостными возгласами:
– Ваш выход, маэстро! Слышите, как неистовствует публика? Мы покорили этих русских! Они просят вас!
– Как я выйду без Зингаро! Я без коня как без ног! – зло выкрикнул Бартабас.
– Маэстро, но публика не знает, что вы всегда на поклонах гарцуете на Зингаро. Возьмите любого коня! Доставьте счастье хотя бы першерону. Какой триумф! Мы – гвоздь театрального фестиваля Чехова. Труппа в восторге от усадьбы «Коломенское»!
Бартабас слушал эту тираду вполуха. Его мысли заняты Зингаро, чьим именем он назвал конный театр, покоривший весь мир уникальными балетными постановками с лошадьми. – Повторите для публики финал! – распорядился Бартабас. Перед гастролями его роскошный вороной жеребец сломал ногу. Бартабас недоумевал, почему на вопросы: «Как Зингаро?» – он получал какие-то невнятные ответы: «Произошло заражение, не заметили, но всё под контролем».
Бартабас вспомнил, как всё начиналось. Он сбежал из семьи в цыганский табор, а потом появился на Авиньонском фестивале с конём и крысой. Выступление странной троицы имело сногсшибательный успех, после чего организаторы предложили поставить для фестиваля спектакль.
Послышались финальные звуки оркестра. По манежу под оглушительные рукоплескания вихрем пронеслась убранная цветами цыганская кибитка с невестой. Не успели концы длинного шлейфа фаты белым облаком растаять над свадьбой, как покатилась повозка с гробом. Музыка резко оборвалась, как жизнь героев. И вот зазвучал вальс, и уже на манеже с непостижимой грацией, будто нимфы из балетов Петипа, танцует без всадников шестёрка лошадей сказочной красоты: нежно-персиковые с золотистыми, пушистыми, и лёгкими, как вуали балетных пачек, гривами и хвостами. Чудом с купола низвергнулся водопад, искрясь и сверкая в разноцветных лучах прожекторов. Зрелище уносило зрителей в мир грёз, счастья и тоски о бренности всего сущего, о краткости жизни.
Телефон маэстро подал сигнал о сообщении: «Конь умер». Бартабас нажал сброс с такой силой, что, казалось, треснет экран, потом размахнулся, чтобы швырнуть телефон об пол, но сдержался и, аккуратно положив его на стол, тупо уставился на свои сапоги.
Вбежал помощник.
– Маэстро, пора!
Бартабас появился на публике, прошёл, как робот, по манежу несколько кругов с вымученной улыбкой. Ноги вязли в песке. Он почти оглох от горя и оваций. Бартабас казался себе карликом среди лошадей. Мысль, что он никогда больше не выйдет на арену с Зингаро, казалась невыносимой, жгучей, отвратительной, тошнотворной. Эта мысль впилась в него как змея.
У входа в грим-уборную Бартабаса толпилась стайка возбуждённых корреспондентов. Маэстро сообщил, что даст только одно интервью, и наугад невидящими глазами выбрал светло-русую красавицу.
Когда красавица вошла в грим-уборную, она увидела спину маэстро, сотрясающегося от рыданий. Девушка нерешительно помялась, кашлянула, но потом вышла, тихо затворив за собой дверь, бросив на прощание:
– Извините…
