мы борзые.
– Скажи… А давно это вообще с ним?
– Пару месяцев. – Бершин выпустил дым через нос. – Он операцию перенес под общим наркозом. И началось. Мы еще думали, наркоз так подействовал. Мол, пройдет. Ан нет, не прошло.
– А были случаи, когда Комов просыпался утром, а личность не переключалась?
– Второй сначала нестабильно появлялся… – Бершин говорил с неохотой, словно выдавливал из себя слова. – Потом чаще. Сейчас устаканилось. Как в аптеке, в момент пробуждения. Да не бери ты в голову, – посоветовал он. – Начнешь думать – крышу сорвет.
– Ну Первый же, если ему надо на следующий день не отключаться, может колесами закинуться и не спать? Я так понял.
Бершин смотрел так, словно выбирал, ответить или дать мне в глаз, чтоб не лез не в свои дела.
– Если надо – может… – буркнул он. – Хватит разговорчиков в строю. Погнали.
Он увлек меня к выходу, мы вышли из дома, спустились по ступеням и на минуту остановились возле изгороди. Бершин курил и смотрел сквозь кусты в сторону беседки.
В ней спиной к нам сидел Комов. Только это был другой Комов. Комов Второй. Сегодня его день. Если честно, я так и не смог убедить себя, что тема с раздвоением – не совсем фигня. Все эти два дня, пока зубрил в своей комнате эту долбаную легенду семейки Михалевых. Может, и правда, пока не увижу своими глазами, не поверю?
Бершин махнул рукой и мы потопали к беседке. Второй не оборачивался, сидел, сгорбившись, за мраморным столиком. Казалось, он спал. Виден был лишь его затылок, знакомый такой затылок. На столике виднелась ваза с черешней.
В паре метров, прямо на траве в своей неизменной униформе развалился Дима. Это был личный водитель Комова Первого, которого тот сделал телохранителем-надзирателем за Вторым в дни своего «отсутствия». Дима очень напоминал Санчо своей шкафообразностью. Их на какой-то одной фабрике лепят, не иначе. Но чем-то они неуловимо отличались. Уж не знаю, как там у Димы с интеллектом – за два дня мне с ним пообщаться не довелось.
Бершин сделал Диме знак, и тот одобрительно кивнул. Уткнулся в мобильник, играл, шкафина, в игрушки. Вот работенка, блин.
Заслышав шаги, Комов обернулся, облокотившись о массивную каменную ограду. Мы с Бершиным вошли под своды беседки.
Конечно, с виду это был все тот же Комов, но стопудово в чем-то другой. Я даже не сразу понял – в чем. Небритое, унылое лицо, всклокоченные волосы. Одет в домашнюю одежду: шорты, футболка, шлепанцы. Но это были внешние признаки, а настоящие отличия сквозили откуда-то изнутри.
– Доброе утро, – сказал Бершин.
– С чем пожаловали? – спросил Комов Второй, осматривая меня настороженно.
– Игорь, – сказал я. – Михалев. Вы меня помните?
– Игорь… Михалев… – как-то безразлично повторил Комов Второй.
Голос у него был тихий и грустный, не в пример Первому. У того в голосе аж струны звенели. Неужели такое возможно?
Бершин
