стало ослабевать, на сцене возникли, словно ждали этого момента, и стали приобретать объем отблески зенита, которые еще не сыграли своей роли. Их нижняя граница зазолотилась и вспыхнула, а вершина, еще недавно сверкающая, приняла каштановый и фиолетовый оттенки. В то же время стала четко различимой их структура, как под микроскопом: тысячи маленьких волокон поддерживали выпуклые формы, как скелет.
Теперь прямые солнечные лучи полностью исчезли. В небе остались только розовый и желтый цвета: креветка, лосось, лен, солома. Но и это скромное богатство таяло на глазах. Небесный пейзаж возрождался в гамме белых, голубых и зеленых тонов. Однако отдельные уголки горизонта еще наслаждались последними мгновениями независимой жизни. Слева внезапно обрисовалась легкая завеса, как каприз колдовской смеси зеленых тонов; они постепенно перешли в красные, сначала яркие, затем – все темнее – фиолетовые и, наконец, черные как уголь, похожие на небрежный след угольного карандаша, слегка коснувшегося зернистой бумаги. Позади небо было альпийского желто-зеленого цвета, и облачная гряда оставалась непроницаемой, сохраняя четкие контуры. В западном небе брызнули еще на мгновение маленькие золотые горизонтальные струи, но с северной стороны была уже почти ночь: холмистые облака напоминали белесые выпуклости под известковым небом.
Нет ничего более таинственного, чем совокупность процессов, всегда одинаковых, но каждый раз непредсказуемых, в ходе которых ночь сменяет день. Ее признаки неожиданно появляются в небе нерешительно и боязливо. Никому не дано предугадать ту единственную из всех форму, которую примет на этот раз наступление ночи. С помощью какой-то непостижимой алхимии каждый цвет, распадаясь на оттенки, преобразовывается в другой, и невозможно определить, какие краски надо смешать на палитре, чтобы получить тот же результат. Но ночь смешивает краски бесконечно, начиная свой фантастический спектакль: небо переходит от розового к зеленому, и это впечатление создается оттого, что некоторые облака становятся такими красными, что небо по контрасту кажется зеленым – небо, которое было розовым, но такого бледного оттенка, что он не мог больше соперничать с насыщенностью нового цвета, которого я, однако, не успел заметить. Переход от золотого к красному не сопровождается такой неожиданностью, как переход от розового к зеленому – так исподволь подкрадывается ночь.
Так, играя золотом и пурпуром, ночь подменяет теплые тона бело-серой гаммой. И медленно разворачивает над морем необъятный экран облаков, расползающийся в небе на почти параллельные лоскутки. Вот так же плоское песчаное побережье, заметное с самолета, летящего на небольшой высоте и склонившегося на крыло, вытягивает свои стрелы в море. Такую иллюзию создавали последние отблески дня, которые, наискосок разрезая эти облачные вершины, придавали им облик рельефа, вызывающий в памяти незыблемые скалы – они тоже, но в другие часы были созданы из мрака и света, – как если бы у небесного
