полоска света. Сергей Юрьевич громко постучал, не дождавшись ответа, – вошел.
У окна, за стеллажами и шкафами, набитыми реактивами, химической посудой и приборами, стоял письменный стол, за которым, сложив руки на груди, равнодушно и отрешенно уставившись на Векового, сидела Наталья Аркадьевна.
– А, это ты! Я знала, что придешь. Ну надо же было в такой глухомани встретить эдакого демона! Ха-ха-ха! Нет, впрочем, ты не демон, куда там! Ты – демонёнок, маленький, крошечный, провинциальный печерёнок…
На столе возле стопки учебников в центре праздничного великолепия мандарин, яблок и конфет грубо торжествовала колба и граненый стакан.
Пьете! Я так и знал, – закивал Вековой и растерянно опустился на стул..
– Ты все знал, все!.. Ты все заранее знаешь и делаешь разумно, на будущее, – пьяно пробормотала Наталья Аркадьевна. – Я никогда водку не пила… нет, раз с девчонками, плевалась потом – гадость, а сейчас ничего, ничего… Дура! Влюбилась за три месяца! Потенции, говорит, во мне скрыты, в каждом человеке гениальность и бессмертие, сбрось оболочку, полиняй и переродишься… А он отворачивается, ему наплевать на любовь. Не то я создание… Да, а что? Может быть, я и еще раз водку пила, тогда… с этим, но тебе об этом – все! запрет! Ты чистый. Я, может быть, разные там… примитивное одолевает. А тут вдруг влюбилась и противна себе, ха-ха!.. Сережа, миленький Сереженька! Я о тебе думала, когда ты вечером уходил. Мечтала… Ты знал? Знал! В подушку уткнусь и представляю, как ты идешь по улице, как приходишь домой, включаешь свет и никого нет, и читаешь, а потом ложишься в холодную постель и лежишь с открытыми глазами – единственными, умными… Думаю, вот придет в следующий раз, я возьму и поцелую, за все, за счастье поцелую! На
цыпочки встану и очищусь… И хорошо так думать, и люблю. А приходишь, я слушаю и ненавижу, осмелиться не могу, и мечтать о поцелуе не могу! Ненавижу эти говорящие губы! – ударила она кулачком по столу. – Тебя никто не поймет! Никто! Пойми, ты никому не нужен, они плюют на тебя! Думала – в Новый год буду с ним танцевать – он мне хоть что-то скажет. Я ему в любви, как сумасшедшая, признаюсь, а он приходит – и о бессмертии, о бессмертии… как будто меня нет, как будто без чувств. Специально, – широко раскрыв рот, протянула она «а» и «о».
Сергей Юрьевич молчал.
Было хорошо слышно, как в зале мутно гремит музыка, и как в такт ей с тающего на стекле льда, сбегая с подоконника на пол, раздражающе хлопаются тяжелые капли.
Произнося свою отчаянную сбивчивую речь, Наталья Аркадьевна не смотрела на Векового, он покорно ждал, когда она выговорится.
Вытянув обнажённую шею, высоко подняв подбородок, крепко зажмурив глаза, юродиво усмехаясь, она говорила все невнятнее и тише.
– Я жила, жила… Думала, встречу человека, умного, черноволосого, полюблю его, детей буду рожать и счастье будет… А тут этот… нельзя обрекать детей мучиться и жить, если
