начала она вылепливала из учеников послушных, безмолвных существ. Начиналось с замечаний при всех, замечаний весьма едких: у тебя плохая прическа, тебя что, мама (папа) стрижет? Твой фост – так она произносила «хвост» – хуже, чем у старой лошади. Форма у тебя старая, в ней стыдно ходить. Твой хвартух – это означало «фартук» – плохо сидит. Туфли у тебя стоптанные, пусть родители купят новые. Вслед за этим она заявляла: от тебя воняет потом. Девочке при мальчиках, брезгливо морща нос: иди подмойся. Понять, что двигало этой обиженной судьбой женщиной, можно было разве что с помощью психиатра. Говорили, что она живет с дочкой, что с ней не общаются ни бывший муж, ни родители, ни сестра. Что у нее нет ни подруг, ни собаки, ни кошки и что с предыдущего места работы ее выперли с треском. Но понять, почему свою ненависть к миру она обратила на детей, было невозможно. Также невозможно было понять, почему директор школы приняла Зубенко на работу, да еще дала ей восьмой класс, ведь в школе, где она работала раньше, ученики из ее класса переходили или в другой класс, или в другую школу. Все эти непонятности удивительным образом были созвучны тому, что пышно расцветало вокруг, печаталось в газетах, лилось из уст соседей и чем кормили из телевизора, и Мише эта созвучность казалась вакханалией безумия, от которой никуда не спрячешься, потому что живешь в ней, ешь ее и дышишь ею. Но самым печальным было то, что в непонятностях, как и в вакханалии, истинного безумия не было, а были примитивный расчет и жадность. Так что, пока кучка бандитов разворовывала огромную страну, Майя Максимовна выколачивала подарки и деньги из родителей тех учеников, которые ломались, и делилась с директрисой. Вот и все.
Увидев, что Катя изо всех сил старается наверстать пропущенное за время болезни, Зубенко принялась занижать ей оценки по своему предмету, но этого ей показалось мало, она и других учителей просила это делать. Катя пожаловалась маме: мол, хорошо отвечала, а все равно тройка, и что только Надежда Степановна, учительница русского языка и литературы, не занижает ей оценки.
– Никто тебе ничего не занижает, учить надо лучше! – буркнула мама и пошла цветы поливать.
Папе Катя не стала об этом рассказывать, пожалела – ему и так паршиво. После того как ему диагноз поставили – эпилепсия, он совсем сник, похудел… Она занималась до поздней ночи, повторяла уроки за завтраком, но по английскому, истории, математике, а вскоре и по другим предметам, кроме русской литературы и биологии, успеваемость ее твердо катилась вниз. Начались придирки к прическе – мол, «фост» носить нельзя, надо косу заплетать. К длине юбки – слишком короткая, а она была в самый раз, длиннее, чем у Матильды. В спортивной раздевалке девочки увидели, что один палец на Катиной ноге кривой – таким он был с рождения, и стали дразнить криволапой. Зубенко молчала и ухмылялась, ухмылялась и ее дочка, и тут, как на беду, в класс пришел новенький, Игорь, и дочка Зубенко по уши в него влюбилась. А Игорь влюбился в Катю, каждое утро ждал ее возле школьных ворот, после уроков провожал домой
