и отсылали в лазарет. <Календарь “Гатцука” изображал турецкие зверства.
– Что делают, мерзавцы, – говорил отец. – Вот смотри, – обращался он к дворнику-татарину, – вот, что […] делают.
– Это, бить, турка, наша татар башка салдат не рубит, – оправдывался дворник>[66].
На уголке стола приказчики засаленными картами играли в «свои козыри» или «в носы», когда при проигрыше били колодой карт по носу. Но карт отец не любил, и эту вольность игроки позволяли себе только в отсутствии отца, всегда наводившего на всех страх. Как только он въезжал во двор, раздавалось предупредительное: «Сам приехал!» – и все стихало.
Чтение телеграмм с войны происходило при тусклом свете сальной, оплывающей свечи, щипцами снимали нагар. Впоследствии свечу заменила висячая лампа с маленькой горелкой.
Пора ужинать. Отец проверяет, заперты ли ворота, замешан ли лошадям корм, и скоро дом погружался в тишину и мрак, слабо освещенный лишь лампадкой в зале. Редкий собачий лай, изредка проскрипят полозья саней и опять тишина, только ритмический стук колотушки сторожа прерывает дремоту улицы.
Губернская Земская управа в Уфе. Открытка начала XX в.
Во флигеле жил сначала грек, делавший халву, затем серебряник, паявший своей цевкой[67] всякие кольца и цепочки, затем немец-колбасник Отто Манн, которого в доме у нас звали сокращенно «атаман». <Этот немец-колбасник иногда приходил к отцу вечером посидеть и поговорить, причем разговор ограничивался критикой “констанцией” тяжелых времен:
– Да, господин атаман, дорого все стало, тяжело.
– Та, Грах Лвовиш (Евграф Львович), торого все, трутна.
И бульканье огромного графина с водкой, закусываемой солеными огурцами или приносимой “атаманом” горячей колбасой>[68].
В подвале под училищем жили крендельщики. Я подолгу смотрел на них, полуголых, как они месили тесто и пекли вкусные сушки и баранки.
Скучна была жизнь в доме. Родни было много, но гости бывали у нас редко, только в праздники. Появлялась стройная высокая фигура, одетая в черный сюртук с огромным галстуком, повязанным по моде пятидесятых годов. Это был любимый мною дедушка Иван Спиридонович Кузнецов, отец моей матери, вышедшей замуж, когда ей было всего шестнадцать лет, а отцу 42 года.
Дед был крепостной уфимских помещиков Дашковых (сыновей министра юстиции Дашкова[69]). Обучался дед строительному искусству в низшем строительном училище в Петербурге[70], куда его определили Дашковы. Всю жизнь дед оставался крестьянином.
Он выстроил Дашковым заводские и жилые постройки в их Благовещенском заводе на р[еке] Белой, в Уфе строил Сергиевскую церковь[71] и кое-кому жилые дома. Отец обращался за советами к деду и очень его уважал, особенно за то, что тот остался крестьянином, а не стал чиновником. Женат дед был на дворовой тех же Дашковых крестьянке Марии Ивановне Ростовцевой, служившей экономкой
РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 18–18 об.
Вероятно, автор имел в виду инструмент в виде цилиндрического стержня, используемый для паяния.
РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 19.
Сыновья Д.В. Дашкова Д.Д. и А.Д. Дашковы были богатыми помещиками и владели Благовещенским медно-плавильным заводом, по ревизии 1850 г. им принадлежало 2 606 душ крепостных крестьян и 45 тысяч десятин земли.
Старейшее в России высшее учебное заведение архитектурно-строительного профиля, основанное в 1832 г. как Училище гражданских инженеров, с 1842 г. – Строительное училище, с 1882 г. – Институт гражданских инженеров, в настоящее время – Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет (СПб ГАСУ).
Деревянная на каменном основании церковь Сергия Радонежского, Сергиевская (Уфа, Малая Сергиевская, ныне Бехтерева, 2) скромна по архитектуре и напоминает сельский храм. Была построена в 1868 г. на месте двух деревянных церквей, существовавших здесь ранее: с XVI в. по 1774 г. и в 1777–1860-е гг. С 1933 г. – Свято-Сергиевский кафедральный собор. Официально не закрывался, действует поныне.
