и он радостно улыбался маме…
«…Я всегда гордилась своим отцом…»
Осознание, как трудна и важна профессия отца, постепенно сформировало у Людмилы понимание того, чему она сама готова посвятить жизнь. Георгий Григорьевич пользовался непререкаемым авторитетом и в семье, и у окружающих. Однако не менее важным для девочки было видеть, что и в повседневной жизни, вне работы, отец по-прежнему оставался таким же принципиальным, последовательным и смелым.
Из воспоминаний Людмилы Георгиевны:
«Папа много и часто возился с местной «шелупнёй», как те сами себя называли. В то послевоенное время сплошная безотцовщина была, вот они и тянулись к нему – сильному, высокому, доброму, да ещё и в милицейской форме, сапогах, фуражке и с настоящей кобурой. Кстати, среди них были и такие, которые выросли и пошли служить именно в милицию. Помню, что уже тогда они мне, нет-нет, да и намекали: «Вот стану большим и как твой папаня, дядя Жора, мильцанером буду». Скажут, а сами смотрят на меня с прищуром и спрашивают: «А ты?» И я, сама не зная, почему и зачем, уверенно отвечала им: «И я тоже!». А ведь так оно всё и случилось.
В начальных классах мне очень хотелось быть врачом и делать уколы, почему-то именно уколы, но уже с третьего класса я стала подумывать о милицейской службе, а к пятому – почти твёрдо решила стать милиционером и работать в милиции, как папа. Иногда, когда он спал, я незаметно одевала его сапоги, китель и фуражку, и отдавая честь, стояла и смотрела на себя в зеркало. Однажды за этим занятием меня застала мама, поняла, к чему я клоню, и сильно отругала. С тех пор я только лишь поглядывала на форму, которая всегда аккуратно висела на «плечиках», укрытая сверху газетами, видимо, от пыли. Что касается детских желаний, то в будущем так оно и сложилось. Я была очень целеустремлённая девочка.
У меня, сколько себя помню, всегда было много стремлений. Но главное то, что я мечтала выучиться и стать олицетворением настоящего гражданина своей страны. Мама, тихая и боязливая, меня в этом не поддерживала, поэтому я делилась с отцом, а тот был смельчаком и во всем меня подбадривал, если оно соответствовало идеалам советского человека. Мы с ним и родились почти в один день: я – 10 ноября, в День милиции, а он – 12 ноября…
Помню, как отец давал пацанам из нашего двора уроки метания ножа Он так умел метать нож, что тот аж со свистом летел метров десять-пятнадцать и по самую рукоятку вонзался в заборную доску. Во силища была! Мальчишки всё бегали вокруг него и кричали: «Дядя Жор, а дядя Жор, ножичек кинь-а! Ну, дядя Жор, ну, кинь!» Вот папа и демонстрировал им своё мастерство, а те сядут, смотрят и все в один голос, как воткнётся нож в доску, кричат: «Ух, ты, зэкински получилось! Во клёво! Видал? Ух, ты!» Я стояла недалеко, посматривала то на папу, то на замусоленных, ловко сплёвывающих сквозь зубы, «широкоштанных гаврошей» в кепках и, конечно же, страшно гордилась своим отцом.
