еще беспокоится. Мне кажется, он не понимает, почему канарейка поет ночью, канарейки ведь дневные птички.
– То есть, ты считаешь, что фонтан и розовые кусты посреди пустыря его не напрягают?
– Я не знаю, дорогой, – она пожала плечами и совершенно неотразимо хлопнула ресницами, – я могу судить только по тебе, а тебя, со всей определенностью, напрягает именно канарейка.
Розами тут пахло одуряюще. Как всегда. Цветы менялись – Эшива любила разнообразие, кроме роз ей нравились азалии, бегонии, левкои, апельсины; иногда, под настроение, шиповник или акация – соответственно, менялись и запахи. Но всегда они были очень сильными. Аромат цветов обнимал как теплая, глубокая вода, и хотелось дышать просто для того, чтобы дышать, а не чтобы курить или разговаривать.
У живых так и голова разболеться может. А мертвым – в самый раз.
Мальчик, сидевший на бортике фонтана, дышал, хоть и не разговаривал, и не курил. Правда, не факт, что дышал он для того, чтобы насладиться запахом роз. Многие вампиры старательно притворялись живыми, и они всегда помнили о том, что живые дышат, моргают и много двигаются. Мальчик мог быть из таких.
Он взглянул на Занозу, и тот ощутил усталость. Тяжелую, холодную, на грани полного равнодушия. Все, что не было равнодушием, было горем, глубоким и беспросветным. Эшива это назвала волнением? Хотя, наверное, когда они встретились, парень был более эмоционален. Убегать под пулями от четверых охотников, потом увидеть, как их машина ни с того, ни с сего падает в пропасть, а потом еще и Эшиву встретить – это для любых нервов серьезное испытание.
– Там был камнепад, – сообщила Эшива интимно, – от камней они увернулись, а от пропасти нет.
Значит, еще и камнепад? Рассосавшийся сразу после того, как машина снесла ограждение и свалилась с обрыва. И чего бы, спрашивается, парнишке после всего этого волноваться?
– Привет, – сказал Заноза парню. – Расскажешь, откуда ты?
Он улыбнулся, и почти сразу получил улыбку в ответ. Усталость и горе – две основные эмоции, но теперь к ним прибавился интерес. Хорошо. Реакция быстрая, с восприятием все в порядке, и даже дайны пока можно не использовать.
– Привет, – сказал парень на очень, очень плохом английском, – извините, я не говорю по-английски.
Акцент у него был… знакомый. Немецкий? Нет.
– Ты говоришь по-немецки? – спросил Заноза на всякий случай.
При звуках немецкого языка взгляд мальчика стал еще чуть живее.
– Я понимаю, – сказал он. – Говорю очень плохо, а понимаю хорошо.
– Ну, зашибись, – Заноза переставил поближе к фонтану один из плетеных стульчиков Эшивы и уселся. С собеседником, которому не желаешь зла, лучше быть на одном уровне. – Значит, немецкий ты понимаешь, но не говоришь, английский почти не понимаешь, и не говоришь вообще никак, а родной твой язык какой? На нем-то ты и понимать, и говорить
