и волевым подбородком, пересеченным – очень уместно! – настоящим! – шрамом с настоящей же дуэли. (Яков сразу же вспомнил веселенький дядюшкин рассказ…)
– Прощай же, Mulier amicta sole, – простился с братишкой ландрат, делая вид, что совсем никакого лекаря с чулками в комнате нет и в помине, и стремительно вышел.
– Тоже мне, звэр, – прошипел ему в спину церемониймейстер, с польским выговором.
– Чулки, ваше сиятельство, – смиренно повторил Яков.
– И чего ты ждешь? – пациент недоуменно поднял подведенные золотом брови, – Ты совсем дурачок, Коко? – он призывно качнул сахарно-белой ножкой, – Надевай же их, – и прибавил на всякий случай, – На меня, конечно же.
«Вот ведь кошкина отрыжка» – припомнил Яков меткое определение своего дорожного товарища – для церемониймейстера оно годилось в самый раз.
– Напомни-ка мне, как медик медику, что такое Mulier amicta sole, – попросил Яков братца Петера. В карете возвращались они вдвоем, доктор Бидлоу соединил свое одиночество с одиночеством доктора Лестока – и оба почтенных доктора продолжили возлияния, то ли в трактире, то ли в гостеприимном доме цесаревны.
– Жена, одетая в солнце, – отвечал тут же Петер, – Это не медицинское, это из Иоанна Богослова.
– А, тогда понятно, почему я не знаю…
– Что говорил тебе обер-гофмаршал? – любопытствовал Петер, – Он к тебе приставал? Пытался подкатить?
– Нет, – отмахнулся Яков. «Чулки не считаются», – А он – может?
– Говорят, что может. Ты красивый, а он не разбирает – к кому… Та прекрасная дама, что боялась ехать с горки – тоже, говорят, от него брюхата.
«И не только» – вспомнил Яков, и спросил, тихо, чтобы не подслушал кучер:
– Как думаешь ты, Петичка, как уживаются у одной особы сразу столько галантов – и Корф, и Бюрены, и оба брата Левенвольда? Неужели не грызутся?
– Корф – баловство одно, так, на разочек, – пояснил Петер, – Супруги Бюрены – наемные конфиденты, креатуры, они скорее такая нанятая семья, чтобы скрашивать вдовье одиночество. У Бюренов трое детей, они с Анной и жили все вместе на Митаве – в одних покоях, как мухи в кулачке, и с тех пор не могут расстаться. Бюрен управлял имением Вюрцау, а теперь он – обер-камергер, заведует всем хозяйством в Лефортовском дворце, и ремонтом, и, главное, всеми закупками. Это ее семья, Яков. А ландрат – сосед по имению, приятель, советчик и старый друг. Прежде они были на равных, хоть сейчас ландрат и примчался – искать милостей, но больше не для себя самого, для своей маленькой бедной родины. Сам он стоит столь высоко, что лично для себя ничего и не просит. Ландрат несметно богат, и всевластный хозяин на собственных землях, притом – избранный хозяин. Это, Яшечка, друг – и ставит он себя с государыней как друг, а вовсе не ниже. Они с Бюренами обитают на разных этажах.
– А церемониймейстер?
– Младший, Рейнгольд? Этот Рейнгольд – вселенский женский заговор, великий дамский секрет, – завистливо вздохнул Петер, – Женщины отчего-то условились
