Этот, новый – подошел сзади, и обнял своего – друга ли, любовника? – за плечи белой, в блестящих перстнях и браслетах, рукой, и чуть толкнул назад, к себе, и что-то прошептал ему на ухо. И тот улыбнулся, словно услышал забавную шутку. Но то не была забавная шутка – Яков выучился читать по губам, он понял.
Волосы и кожа – как сам солнечный свет, готически переломленная талия – это мог быть братишка Рейнгольд. А мог и не быть – все-таки маска. Мог оказаться и просто похожий на него человек.
– Вот так же, кусок за куском, ты и вытягиваешь из меня мою душу…
– У тебя нет – никакой души, – господин со шрамом сбросил с плеча молочную, браслетами звякнувшую руку, и повернулся, и медленно побрел по галерее – прочь.
Дядя и племянник приходили в себя в профессорском кабинете, после долгой и сложной операции по извлечению рогатого камня из мочевого пузыря, дядя на операции – блистал, племянник – достойно ассистировал, а симулянт Петруша отбыл домой – с притворной кишечной коликой.
Постучался в кабинет давешний румяный Михаил, объявил:
– К вашей милости господин Тремуй!
Не объяви его секретарь-санитар, Яков и не признал бы смотрителя оранжереи. Без пышного вороного аллонжа и без краски – Тремуй имел невзрачный вид. Сивые редкие волосы, и морщинистое кирпичное личико, в отсутствие пудры оказавшееся обветренным, с темными морщинами, в сетке лопнувших сосудов. Даже изумрудные лучистые глаза его поблекли и отсвечивали – болотом…
– Доктор! – посетитель прянул к профессору на тонких дрожащих ногах, комкая в пальцах платок – совсем как оперная певица амплуа «добродетельная супруга», – Умоляю вас! Карета внизу! Вы не можете не поехать…Месье Морташов очень, очень плох…Он в отчаянии, и только вы, доктор…
– Не поеду, – тихо, но твердо как отрезал доктор Бидлоу, – После сегодняшнего пузыря я вашего Мордашова попросту покалечу – руки дрожат, глаза закрываются. Да и годы не те – козлом скакать по вызовам. Вот, берите Ван Геделе, он молодой хирург, многое обещает. Поедешь с ним, Яси?
– А что у вас – свищ, грыжа? – на всякий случай уточнил Яков, и под конец назвал самое страшное, – Или – ущемление?
– Побои у нас, – признался, потупясь, де Тремуй, и со стыда порвал-таки платок.
– Поехали, – легко согласился Яков, побои ничуть его не пугали, – Вы же не против, виконт – если я заменю дядюшку?
– О да, только – скорее, – пропел де Тремуй, как показалось Якову, совсем уж наигранно страдающим голосом.
Вдвоем вышли они на улицу – уже стемнело, весна наконец-то вошла в свое право, снег растаял, и кареты переобулись с полозьев – на колеса.
– Господин Мордашов – это смотритель гардероба? – спросил Яков, забираясь в карету вслед за своим Вергилием, – При той нашей встрече мы не успели друг другу представиться.
– О да, мой бедный Анри – он смотрит за гардеробной в императорских покоях, – в пространство
