то с правой, ударялись волнообразные сгустки молний, сцепляясь в единую грозовую сеть, убийственную и устрашающую видом своим. Юноша, ступая с осторожностью, уклонялся от молний как мог, зная, что она в одно и то же место дважды не бьёт, посему передвигался хаотично. Завидев уже совсем близко вековой дуб, он будто осмелел, отчего побежал напрямик, минуя все видимые и невидимые препятствия. В том вековом странном дереве он усматривал своё спасенье, в Божьей милости творенья. Вот он – живой ответ на его молитвы о вразумленье души. Однако в его телесных жилах по-прежнему стыла кровь от холода и страха, но цель его жизни именно тогда стала зримой, отчего он уверенно ринулся навстречу своей судьбе.
Приблизившись к вековому древу и различив во тьме ночи извилистую крону и блики света на влажной листве, юноша воодушевленно обрадовался сему видению. Однако вдруг произошло нечто вовсе неожиданное. В дуб ударила огромнейшая и ярчайшая молния из всех когда-либо видимых им, разделившую ствол дерева пополам, пробив брешь у самых его корней. Однако чудесным образом древо устояло, постепенно распадаясь надвое. После вторая молния ударила позади юноши, швырнув, отбросив его вперед словно марионетку. В то время он ощущал, как электрические искры коснулись его конечностей, обожгли спину, но сие он смутно запомнил, утратив всякое сознание, в тот момент, когда его тело приземлялось прямиком в свежий разрез в кроне древа. Все другие молнии, словно то был некий замысел, умышленно ударяли по двум боковым сторонам, чтобы соединить ствол и кору древа в обратное изначальное положение. Так юноша вскоре навек оказался заключённым в вековом древе. Древесина сдавливала его шею и плечи. Очнувшись, он не мог шевелиться, не мог говорить, отчетливо ощущая странное единение с древом. Все жизненные соки древа перетекали в юношу, излечивая его и наделяя бессмертием, будто молния передала ему все чудесные свойства и возможности древа. И на том время будто остановилось. Он более не ощущал то беспечное течение изменений в самом себе. Он, кажется, остался человеком, в то же время кардинально изменился, обрёл божественные дарования, о коих ранее не мог и помыслить. Боли не было, не было и страданий, только безграничный покой, неисчерпаемое непреходящее миролюбие. Он, кажется, разучился говорить, двигаться, но не утратил мышление души, все её чувства, переживания. Но обрёл божественную созерцательность, ощущая себя ребенком ныне родившимся. Вот новый мир, новые ощущения, новая история одной новой жизни.
Подобно грозному гласу в последний раз гремел гром. И всё стихало. Ветра с рёвом и визгом уносились вдаль, в иные доколе мирные просторы. А дождь вовсе мельчал, будто слёзно капая, оплакивал свой скорый уход, ведь облака не стояли на месте, стремительно перемещались.
Вначале творец во тьме прибывал кромешной, словно бездна над ним развернулась. Подобно духу он ощущал себя парящим во тьме, тело своё он
