сверток. – Смотри, сколько денег, – проворные руки развернули бумагу.
– Завалил, значит? – Таня отбросила сверток.
Деньги разлетелись по полу.
– Таня, ты, конечно, прости, но меня уже начинает раздражать твоя деревенская лексика.
– Чего?
– А того, – наступала осмелевшая Глаша. – Надоели твои грубости, намеки и гадкие слова.
– Конечно, мы же гимназий не заканчивали, и книжки толстые не читаем, пока другие спину гнут над шитьем.
– Вот ты меня уж и попрекать стала.
– Я не попрекаю, дурочка! Я… я… – слезы закипали в рыжих глазах Татьяны. – Я люблю тебя больше жизни.
А после было столь же бурное примирение. Спустя час подруги вместе уплетали эклеры и запивали их душистым чаем.
– Как подкопим денег, так уедем отсюда в деревню, там домик хороший купим, коз и курочек заведем. И станем жить не хуже других, – рассуждала Глафира. – Скажем, что мы сестры. А если мужская работа нужна будет, так наймем кого-то. А может, и в городе останемся. Посмотрим. Деньги нам с тобой очень нужны.
– Нужны, – соглашалась рыжая ревнивица. – Расскажи, как они там тебя встретили. Что жена его? Хороша?
– Жена? – Глаша на секунду помедлила и все-таки решила соврать. – Жена, да. Очень даже хороша собой.
– Да? – недоверчиво переспросила Таня.
– Да, Танечка.
– А зачем тогда ты ему?
– Таня, ну как же ты не поймешь, они пригласили меня работать. Горничной.
– И много ты там работала, что не устала сильно?
– Сегодня был первый день. Меня лишь познакомили с обязанностями. Где полы мыть я должна, где золу вынимать, где белье гладить.
– Вон оно что?
– Да. А иногда они и музыку с супругой слушать желают. Я им должна музицировать на фортепьяно.
– Эка, их распоганило! Горничная, да еще, чтобы на фортепьяно умела.
– Таня! Ну, как ты выражаешься?
– А как? Не слишком ли много хотят?
– Так, дурочка моя, за это-то и платят столько!
– А, ну тогда понятно, – чуть успокоилась Татьяна. – Говоришь, что супруга у него красивая?
– Очень.
– И любит он ее?
– А то как же! Смотрят друг на друга, словно два голубка.
– А супруга не ревновала к тебе?
– А чего ей ревновать, ежели Александр Петрович с нее глаз не сводит. Нужна я ему! Тебя послушать, так все по мне сохнуть должны.
– Ладно, поживем-увидим.
«Mon Dieu![8] Как она хороша! – думал Александр Петрович, сидя в своем кабинете. – Какое счастье, что этот странный господин, по имени Викто̀р, дал мне ее адрес. Эдакий бриллиант и в портновской мастерской. Боже, неужто у нее никого не было? Она – то смущается как девочка, то ведет себя, словно опытная куртизанка. Что за бесовка! Мама дорогая, как я ее хочу. А груди, Euh! Chic!»
В этот вечер
Господи! (франц.)
