собаку! Потом его псов! Потом его жену и ублюдков. Если есть скот, зарежу и его!
– Э-э, напугала мышь кошку! Барабанные Шкуры удавят тебя вместе с твоими сыновьями и бросят в канаву!
– Вах! Сам мышь пыльная! Заткнись! Не то дурную башку отстрелю!! Эй, гумбетцы-ы! Что несет этот андиец?
Одноглазый Маги сидел, как и другие, скрестив ноги, в мягких сафьяновых без каблуков сапогах и курил. Малиновый «огненный глаз» хищно вспыхивал в чубуке при каждом вздохе. Он курил и глядел, не мигая на брызжущих слюной чабанов, чувствуя бритой головой дуновение теплого воздуха. Видел, как мюриды охладили пыл чабанов; растащили гумбетовцев и андийцев, готовых в споре перегрызть друг другу глотки… Со всех сторон, он, как и Али, как Гула, был под обстрелом глаз единоверцев; повсюду были лица, исхудавшие после голодной зимы, утомленные тяжелым трудом, с блестящими глазами, жадно и с надеждой взиравшими на них. Коричневые, перепачканные, изработанные руки горцев, крепко сжимали оружие.
Магомед выбил прогоревший табак о край сапога. Легко поднялся.
– Бисмиллагьи ррахIмани ррахмим… Люди, я рад вашей решимости. Воллай лазун! Мы вместе будем защищать Гуниб и могилы предков. Небеса не купить, а землю нельзя продать. Если есть жизнь, есть и надежда. Биллай лазун! Мы будем драться. И если суждено, умрем все, как один. Эти горы – наши, и мы их никому не отдадим. Хо! Мой язык все сказал. Аминь.
– Да продлит Аллах твою жизнь, джигит! – старый Юсуф, буро-красный, с мокрой от пота спиной, жадно облизал зачерствелые губы. – Твоим голосом, уважаемый, говорит Небо. Воин-гази дерется там, где может, где его враг… А пуховое перо летит, куда дует ветер. Уо, правоверные! Встанем за Шамиля, как прежде! Если гяуры придут к нам. Вырежем их сердца и скормим собакам!
– Аллах Акбар!
– Аллах Акба-ар!! Аллах Акба-ар!!
* * *
Огненные слова мюрида упали на сидевших в круге людей, как гром среди ясного неба. Мало кто ожидал такой воинственной и решительной речи. Время ныне в горах было другое… Время скорби, позора, предательства. Но слова прозвучавшие… Это были слова мужчины. Защитника. Воина.
Ошеломленные и подавленные сидели люди. Кое-кого пробрал озноб от дурных предчувствий грядущего. За спинами дагестанцев горный ветер трепал и косматил пышную зелень сосен по склону горы Килятль, и тихий шорох ветвей и хвои напоминал не то неуловимый рокот боевых барабанов, не то потусторонние стоны и голоса, павших в битвах воинов.
Внезапно многие ощутили накатившуюся на них волну сыпкой дрожи, как перед боем… Люди быстро ощутили в воздухе запах прогорклого дыма. В реальности его не было, но они все равно чувствовали его, как волки – загонщиков. Казалось, он исходил от их собственных несвежих одежд: черкесок, бурок, папах от веку пропахших потом, дымом костров и кислой овчиной. Так пахнут горящие сакли, где сгорает хозяйское добро: кожи и войлоки, звериные шкуры, мотки шерсти и одеяла, ковры и циновки, мука и зерно, трупы убитых людей… Так пахла война – рагь, пахли засады
