Это стан, подобный крепости, хоть и без каменных стен. Кузница смертоносной стали и свинца. Солдат там, хоть пруд пруди – цIак гIемер! На каждом суку для мюрида готова виселица. Здесь ухо по-волчьи держи востро, глаз по-орлиному зорко, а нос по ветру, как тур.
Биллай Лазун! Воины Аллаха не ведали страха, однако, и осторожность, -звериная осторожность была им не чужда. Но знали горцы: они на родной земле. Форт, город-крепость это одно. А все что вокруг: лес и луга, каньоны и пропасти, горы и выпасы, вырубки и покосы – это совсем другое.
Все здесь в Горном Дагестане, – лукаво-обманчиво. Многое нужно воспринимать с точностью до наоборот. Тут, что не вечер, – прохлада и сырость, тревога и неуверенность, которые дагестанскими змейками неприятно знобят души солдат и поселенцев. Крепость, станица, форпост…аул, поселение, стан – спят они или нет? Трудно понять.
Кругом туман лип: к траве, земле, скалам… К сапогам, зипуну, мундиру… К чувякам, черкеске, бурке… К штыкам и кинжалам… Кругом чугунная темнота: вязкая, промозглая, хоть глаз коли. Горы и лес. Холмы и равнины. Страна горцев и волков.
Страна лошадей и джигитов. Тут даже реки, озера, ручьи и скалы, проплывающие облака говорят на их языках.
… Местные жители пограничья, потомки выходцев из России, на ближайшем «толкуне» – рынке бают с оглядкой, как они-де бояться грядущей ночи. Потому, как за дверями их хат и амбаров, ровно кто еле слышно начинает ходить, открываются, хлопают чердаки, подполы; скрипят петли на дверях и калитках стаек, конюшен и закутов.
– Господи Боже…Царица Небесная…и хто там бродит? Не ведаем…
– Могеть души убитых?. Могеть нечистые духи нехристей?.
– Ан лихоманка-стерва щупат людские дворы и базы… гадает и ворожит: на чью душу хворь напустить…
– А может, то злые башибузуки – Отрезатели Голов… за русской кровью спустились с гор?!
* * *
Быстро неслись кони, ветер свистел в пламенеющих гривах, в крапчатых оперениях стрел стременах, в натянутых удилах.
Внезапно скакуны застыли на месте, как заколдованные, будто высеченные из яшмы. Горцев от противника отделяло расстояние не менее полета пули.
Мюриды, не покидая дубраву, стали всматриваться и принюхиваться – точь в точь волчья стая. С их скрытого от солнца склона, были видны раскинутые в ложбине гумбетовские клочки пашен, затянутые зелеными всходами ржи и пшеницы; за скалистой грядой, за редким заваленным на бок пряслом зеленели салатные пастбища. Меловые взгорье горбилось до ближней дубравы, а далее вновь зеленели хлеба, перерезанные грунтовой дорогой, и опять салатно-розовые глянцевитые ломти и краюхи скудных горских пастбищ.
…Ближе к дороге расположились биваком казаки. Тут и там расседланные кони. У родника, прикрытый защитной чинаровой плетенкой, – костерок. На зеленую скатерть земли была брошена скатерть полотняная. Вокруг нее отнятые у гумбетовских чабанов бурки и войлоки. Рядом пыхтел меднобокий походный самовар, возле которого пышно цвели казачьи лампасы и косматые,
