незнакомый человек подходил к Марти слишком близко или, упаси господь, прикасался к ней, малышка сразу заходилась в яростном визге, верещала и выгибалась, попутно лягаясь и молотя руками все близлежащие объекты. Но если личное пространство Марти никто не нарушал, она вела себя тише воды ниже травы. Из необычного можно было только отметить стеклянные, практически неподвижные глаза, сверлившие всё вокруг бессмысленным и отрешённым взглядом, и маскообразное лицо, из-за которого моя сестра походила скорее на куколку, чем на живого ребёнка. Хотя даже куколкой она была очень красивой: вьющиеся локоны цвета тёмного шоколада, пронзительные почти чёрные, точно мамины очи, бледная от постоянного пребывания в помещении детская кожа, худенькое, хрупкое тельце (в еде Марти тоже была редкостной привередой). Скромная и очаровательная, она нравилась людям, и те выказывали это, как только можно, однако никогда не получали ответной реакции. Марти можно было назвать диэлектриком. Или чёрным цветом. Всё поглотить, но ничего не провести, не отразить.
В школе ситуация поначалу тоже была не из простых. В первые месяцы если Марти не закатывала истерику, то она непременно забивалась в угол и, отворотившись от класса и прижав к груди обе руки, как если бы у неё болело сердце, могла простоять так весь оставшийся день, не реагируя ни на что. Тогда вызывали маму или отыскивали меня или Рэй, чтобы мы, поговорив с сестрёнкой, постарались вернуть её к прежнему состоянию. И, даже если сейчас такое может показаться глупым, этот способ действительно работал. После непродолжительной, спокойной беседы длиною всего-то в перемену Марти отмирала, возвращалась на своё место, брала в руки карандаш и продолжала занятие как ни в чём не бывало.
Затем всё относительно стабилизировалось, и, если Марти не донимали, она держалась ровно и даже начала понемногу общаться со сверстниками. Тогда и для всей нашей семьи наступила долгожданная пора затишья.
Мои двенадцать лет тремя словами не опишешь, ведь, не в пример тому, что было ранее, эти годы выдались насыщенными и полными разнообразных событий. Греющих душу или окунающих в океан грусти, незначительных или в корне поменявших, казалось бы, всё вокруг. В любом случае, дающих жизненный опыт.
Мы с Сиршей любили приходить друг к другу с ночёвкой. С самого раннего детства. Ведь, в конце концов, почему бы и нет? Наши родители прекрасно знали друг друга, а мы были только «за» провести целый вечер, а затем ещё и ночь за болтовнёй или играми. И всё дошло до того, что я почти поселилась у неё, а она – у меня. Сирша стала полноправным членом семейства Уолш, а я – семьи МакКоннор. Это означало, что мы имели полномочие заявиться в дружественный дом в любое время суток, даже без приглашения, а также, что было совсем уж здорово и имело место, в основном, в летние каникулы, пожить у подруги несколько дней. Для гостеприимной Бронвин МакКоннор я была словно родная дочь, а мои родители ровно так же относились к Сирше. Братья и сёстры нисколько не удивлялись,
