она. – Что бы это могло быть? Никак не перестанет. Наводит тоску. Может, оно просится к нам?
– Просится к нам? – спросил он.
– К нам жить. Оно не мертвое, оно никогда не жило на свете, но хочет жить. Как ты думаешь… – она засомневалась.
– Что?
– Боже, – сказала она. – Как ты думаешь, наш разговор месяц назад…
– Какой разговор? – спросил он.
– О будущем. О том, что у нас не будет семьи. Не будет семьи, детей.
– Не припоминаю, – сказал он.
– А ты припомни, – сказала она, – мы пообещали друг другу, что у нас не будет ни семьи, ни детей. – Она замялась и промолвила: – Ни младенцев.
– Ни детей? Ни младенцев?
– Как ты думаешь… – Она приподняла голову и прислушалась к отдаленным стонам за окном, за деревьями, в открытом поле. – А что, если…
– Что? – спросил он.
– Может, тебе перебраться на мою половину кровати?
– Ты хочешь, чтобы я перебрался к тебе?
– Да, пожалуйста, перебирайся ко мне.
Он повернулся, посмотрел на нее и, наконец, перекатился к ней. Далеко-далеко на городских часах пробило четверть четвертого, половину четвертого, без четверти четыре, потом четыре.
Они лежали и прислушивались.
– Слышишь? – спросила она.
– Слушаю.
– Плач.
– Перестал, – сказал он.
– Именно. Этот призрак, ребенок, младенец, этот плач прекратился, слава богу.
Он взял ее за руку, повернулся к ней и сказал:
– Мы его угомонили.
– Да, угомонили, – сказала она. – Да, боже мой, угомонили!
Ночь притихла. Ветер улегся. Листья на деревьях перестали трепетать.
И они во тьме рука об руку прислушиваются к тишине, прекрасной тишине в ожидании рассвета.
Париж всегда с нами
Душным воскресным июльским вечером я собирался выйти прогуляться по городу от Нотр-Дама до Эйфелевой башни – мое любимое времяпровождение.
Жена легла спать в девять часов и, когда я уже стоял в дверях, дала мне наказ:
– В каком бы ты часу ни пришел, захвати с собой пиццу.
– Одна пицца, заказ принят, – сказал я и вышел в холл.
У гостиницы я пересек реку, прошелся до Нотр-Дама, заглянул в книжный магазин «Шекспир» и лег на обратный курс по бульвару Сен-Мишель, он же Бульмиш, в открытое кафе «Де Маго», где за поколение с лишним до меня Хемингуэй потчевал приятелей анисовой, граппой и Африкой.
Я посидел там, наблюдая за прохожими, потягивая анисовую и пиво, затем направил свои стопы к реке.
Улица, уводящая от «Де Маго», оказалась переулком, изобилующим лавками антикваров и арт-галереями.
Я прогуливался почти в одиночестве и уже приближался к Сене, как тут произошло нечто из ряда вон выходящее, чего никогда со мной не бывало.
Я обнаружил за собой слежку! Причем весьма престранную.
Оглянувшись,
