Уж таким данный плод на распознание был пресным, всего-навсе пахнущим дымком и только.
– Таки, – протянул, опускаясь позади меня на корточки, Ачи, днесь показавшийся мне собственной второй тенью и точно подперев свой зад тонким хвостом. – Сие возделываемый нами в пожнях корнеплод, чьи мясистые корни идут в пищу, – дополнил он, а я, схватив и остальные, принялся их зараз пихать в рот, понимая, что такой пустой едой никогда не забью свой вечно голодный желудок. Поелику, проглотив, очередной немалый кусок таки, недовольно откликнулся:
– А на вкус трава, да и тока. А мясо у вас есть. Хочу мяса, – разглядывая в пережженных мельчайших остатках угольков костра еще штук семь чуть дымящихся таки.
– Сие для мнихов неблаговидно, вкушать мясо живых творений, – пояснил Ачи, и чуть слышно позади меня хмыкнул, – абы в таком случае мних лишиться радости посетить опосля смерти землю покоя и света, лежащую с иной стези бытия.
Его хмыканье было таким продолжительным или только мне таким показавшимся, что я резко дернул левую руку с зажатым в ладони таки вверх, пребольно стукнув им себя по носу, и тотчас раздражаясь от гнева, грубо сказал:
– Ты, чурбан, что ли, – теперь я слегка застонал, ощутив, что к саднящим весь тот срок ладоням, жгучей боли в районе раны в спине, добавилось нылая боль в носу. – Какая может быть земля покоя и света после смерти. Если умрет твой мозг и тело, единственное сущее, что тебя составляет, что же может уйти в иную стезю бытия.
Я даже резко обернулся, сейчас кривя лицо, и чуть слышно постанывая, а увидев вновь втянутую внутрь плеч голову Ачи, едва сдержался, чтобы не треснуть тем самым таки его по конусной голове на коей покачиваясь, теребился каждым отдельным красным волоском, длинный хохолок.
– Доуша, бессмертное начало в любом существе, человеке, дикаре, кое и являет суть жизни, единожды связывая меня с богом, оным выступает любая высокоразвитая раса, – очень быстро выпалил дорийц, и я сразу понял, это он, верно, запоминал с малолетства. Посему и высказывал, без какой заминки, а розовые его губы наблюдаемо задрожали, словно подхватывая на себя и покачивая огибающие их волоски шерсти.
– Чурбан, да! Ты, чурбан! – это я, прямо-таки, выкрикнул, ощущая, как меня захлестывает гнев, от понимания того, что сих существ так воспитывали с рождения, внушая собственную убогость, все ради правления над ними агисов, относимых к высокоразвитым расам. – Какая доуша! Какой бог! Это твой богдыхай, или Этлиль-Ка, или Ларса-Уту, боги, что ли… Это создания и существа, оные всего-навсего разумением тебя превзошли, – гулко дополнил я и застонал от боли в спине, обжегшей ее сверху вниз, вплоть до поясницы. А потом и вовсе смолк, ибо увидел, как тягостно затрясся Ачи, затрепетала на нем вся его негустая серо-розовая шерсть, образующая почитай сплошное одеяние на теле, тем как-то сразу сворачивая мое раздражение. Уж таким он казался мне испуганным.
