дымом костра. Этот вечер, казалось, был создан для наслаждения и радости, но в сердце Чокто не было этих чувств. Душа его ожесточилась от долгих дней, проведенных в томительном бездействии, омраченная воспоминаниями неудачного штурма Большой Лодки белых людей. Треть лучших воинов его племени ушла в Страну Вечной Охоты, да и его собственная рана затягивалась плохо.
Теперь он как никогда ненавидел белых за то, что они приплыли к его родному берегу, за то, что они убили многих из его людей и вообще за то, что земля родила их. Он ненавидел и Великий Дух за его равнодушие к шехалисам. Мать Касатка, прародительница рода, тоже отвернулась от Людей Берега, вконец разбив его сердце. Цимшиан сказал ему, что Большая Лодка погибла, поднявшись огненным облаком к небу, поведал и о бежавших людях, среди которых воины видели Белую Птицу… Знал Чокто и о приезде Водяной Крысы, и о его предложениях… Но всего этого ему было мало.
– Создатель, почему ты продолжаешь причинять мне боль? – спрашивал он Великого Духа.– Почему, почему ты сделал белые лица сильнее нас? Разве не мы твои любимые, лучшие дети?
Чокто вспомнил растерзанного серым медведем отца, его тускнеющий взгляд и меж почерневших губ алые от крови зубы… и челюсти молодого вождя заныли от усилия. «Если бы отец был рядом со мной, мы одержали бы победу…» Чокто в отчаянии сжал кулаки и откинулся на мягкие шкуры. Глядя на темнеющую кровь неба, он представил грядущий бой с белыми… Там, над полем битвы, деруще резали ухо крик ворона и треск черных крыльев стервятников, гремели выстрелы и победные кличи его воинов… «Месть – это брошенное копье. Оно мчится, как ветер, и невозможно остановить его полет»,– вновь вспомнились слова отца. Широкий, упрямый рот Чокто изогнула улыбка. «Я отомщу, и Белая Птица будет готовить мясо у моего очага».
Постепенно его голова стала остывать. Но горечь и злость не проходили. Эти два чувства превратились во что-то холодное и твердое, как лед на реке в Месяц Лыж.
Лежа на брошенных в траву волчьих шкурах, он вспомнил, как искусные руки шамана при помощи ножа извлекали из его груди большую пулю. Свинец в его плоти прорвал дыру величиной с голубиное яйцо, оставив на коже, подобно татуировке, синее пятно. Но это обстоятельство только радовало вождя. Чокто гордился новым шрамом, окрасив его бурой охрой, но еще более он радовался вырезанной из его груди пуле. Теперь он хранил ее для нового боя, и предназначалась она для главного вождя с Большой Лодки.
Семь лун он провел в бараборе Цимшиана, семь лун пальцы жреца смазывали его разверстую рану бобровым жиром, смешанным с целебными травами. Первые три дня Чокто находился между жизнью и смертью. Но на четвертый его слух уловил глухой рокот бубна и гортанное пение жреца; и лишь тогда знахарь вышел к настороженным глашатаям и убежденно заявил, что духи смилостивились к шехалисам. Но несмотря на это, последующие дни протекали как предыдущие. Состояние Чокто практически не менялось. Шаман часами просиживал возле него, говоря с духами и ожидая, не захочет ли Чокто что-нибудь сказать ему… В те ненастные ночи над лагерем висел рогатый
