мгновений, прежде чем жрец опустил жезл, при этом издав протяжный и вибрирующий вопль. И тут же тунгаки, а следом за ними и все остальные пронзительно закричали. Всё население лагеря подхватило этот призыв, похожий на волчий вой стаи, и танцоры, поднимая пыль, сотрясли землю.
Чокто, стоящий во главе военного общества Каменных Стрел, пропитанный всеобщим возбуждением, тоже издал несколько лающих криков. В груди его всё трепетало, глаза горели дикой радостью, когда он выхватил сверкающий нож и вместе с другими воинами стал наносить на своем теле глубокие порезы, из которых обильно сочилась алая кровь.
Шехалисы, размахивая оружием, кружились вокруг молчаливых тотемов, издавая пронзительные боевые кличи, доводя себя до бешеного исступления… Сверкали в отблесках костра смазанные медвежьим жиром тела, мелькали лезвия топоров, трепетали орлиные перья… Пятьдесят лучших воинов ждала тропа славы… Каменные Стрелы не ходили в набег за рабами и лодками, все знали, что воины ходили за кровью и скальпами врагов… Именно поэтому в пути их ждали либо смерть, либо почет и песни, сложенные стариками…
* * *
Солнце, точно спелое яблоко, наполовину надкусили зубастые горы, а Чокто всё продолжал лежать на шкурах и смотреть на темнеющее небо. Воспоминания последних дней, как бисер на иглу, нанизывала его память. Он не откликнулся на звонкий голос Спящей-На-Шестах, зовущий его к ужину, не поднялся, чтобы сходить за кисетом. Странные были эти последние дни. Дни, в течение которых время для Чокто двигалось хаотично. Когда оно ему было нужно, как воздух, часы пролетали, как птицы. Ко-гда же он желал, чтобы время проскользило быстрее, оно тянулось медленно, и мгновение за мгновением ползло, подобно нудной вышивке ноговиц. Но даже не это больше мучило и раздражало его, а невозможность уравновесить свои внутренние чувства. Он знал, что нуждается в Белой Птице, но не знал, нуждается ли она в нем. Жрец на это ответить не мог… С другими близкими людьми куана Чокто говорить не хотел. Но этот вопрос, как пульсирующая, выматывающая головная боль, терзал его мысли. Он присутствовал в голове вождя постоянно, и сын Касатки не мог сопротивляться этому.
Сознание предстоящего похода ничуть не облегчало ему жизнь. Конечно, месть была манящей тропой спокойствия к его сердцу, но и она не развязывала узел сомнений. Временами он ловил себя на мысли подняться и вернуться в лагерь и обо всем переговорить с Сидящим-У-Чужого-Кост-ра или с Кхааша Чайак – Головой Орла, своими старыми друзьями, но всякий раз спотыкался о возможный смех над собой. «Мужчине чужды настроения и глупые мысли женщины, какая разница, думает она о тебе или нет. Если ты ее хочешь – возьми. Ты рожден воином, поэтому голос женщины под сенью Хребта Мира всегда будет звучать эхом мужа».
Чокто наморщил лоб: «Сумеет ли она понять мой народ? Будет ли Белая Птица зачерпывать рукой из шикбта13 горсти пепла и посыпать себе голову, когда придет смерть или голод в мой дом?» Ему вспомнились хриплые рыдания, вырывавшиеся из груди матери, когда утонул его младший брат. Идущая
Шикат – водонепроницаемая корзина, сплетенная из травы для переноски тяжестей или воды. Особенно были распространены у калифорнийских индейских племен.
* * *
