скоро быть. Лишь бы не пообедал ими кто, да на копья не напоролись.
– Соболев матрос бывалый,– капитан на секунду прислушался к далеким раскатам грома.– Ты вот что, любезный,– он потрепал денщика за плечо.– Как разумеешь, для чего человек живет на земле?
– Ась? – Палыч удивленно дрогнул усами.
– Человек, говорю, для чего живет?
– А это, голубь вы мой, смотря где он каблуки стирает… – философски жмуря глаза и выдерживая паузу, откликнулся старик.– В Туле или Охотске одно, опять же, ежели столицы взять… Тот, к примеру, наперекор всем по одной тропке идет, к наукам тянется… А другой за копейку готов удавиться и держит подо лбом одно: пусть я сдохну, а тятьке, один бес, назло нос откушу… Здесь дело хрупкое, барин… Вы вот всё, сокол, вопросами задаетесь, муки от жизни терпите, как Христос… А вам бы жениться надо… Душа бы покоем взялась, детишек бы народили, чтоб как гороху в стручке… Матушка-то ваша, Анастасия Федоровна, уж как бы рада была… как рада… Но вы ведь сызмальства упрямый… – сокрушенно покачал головой Палыч и, обрывая мысль, принялся разглядывать свою обутку, тихо напевая:
Ой вы, годы-скороходы…
Волос белый – рот пустой…
Андрей усмехнулся дидактике денщика, но спорить не стал:
– Ладно, ступай, Геспод16. Мне еще запись продолжить надо.
Палыч, оскорбленный новым непонятным прозвищем, ушел, а капитан торопливо перелистнул закончившуюся страницу и… точно напоролся грудью на нож: новый лист был измазан кровью, будто по нему волоком протащили чью-то культю. Ниже грубо тянулась надпись: «НОЗДРЯ».
– Красота-то какая! – с тихим благоговением протянул Кирюшка.– Само прекрасно место, что я видел. Глянь, Ляксандрыч: с одной стороны река, с другой облака…
– И это всё, что ты можешь сказать? – оглядчиво щупая взглядом ельник, пробурчал Соболев.
– У тебя просто души нет,– не отрывая восхищенного взгляда от ленивого томления вод и нежного узорья заката, ответил Чугин. Молодое сердце его так и билось птицей под грубой матросской робой. Акварельная полуда17 тяжелых небес, река, выплескивающая солнце и золотящаяся рыбьей рябью, точно заворожила его. Не в силах выразить свои чувства к сей переменчивой бликами, чуткой к свету небес стремнине, он глухо сказал: – Я только во снах и видел таки реки. Чистолепные берега…
– Во снах, говоришь? – Соболев сгорстил бороду.—Может, тебе, глупеня, приснится, как нам ее перейти? А река и впрямь полноводная, что наш Енисей иль Волга-мать, только спокою в ей русского нет. Чу! Слышь?
Они напрягли слух, хватая отголоски далекого уханья филина.
– Эта птица, Тараканов брехал, завсегда гадает для каждого разное… Для баб-молодок – сколь осталось до свадьбы в одиночестве подушку кусать… для мужика при сохе – когда, значит, урожай…
– А для нас чой? – голос Чугина дрогнул.
– А
Геспод – известный представитель дидактического и генеалогиче-ского эпоса (VIII—VII вв. до н. э.). Дидактизм его сочинений был вызван потребностями времени. Это время – конец всей эпической эпохи, когда героические идеалы иссякали в своей яркой непосредственности и превращались в поучение, наставление, мораль. (Прим. автора).
Полуда – буквально олово, наведенное тонким слоем на медь, железо с целью предохранения этих металлов от окисления. Медная кухонная посуда всегда покрывалась полудой. (Прим. автора).
