чья-то нога, обутая в тяжелый черный морской сапог. Проклепанная медными гвоздями подошва в виде креста с массивным каблуком смотрела прямо на него. Лицо Кирюшки слилось по тону с цветом серой рубахи. В какой-то момент он ощутил горький хиновый привкус во рту – привкус тотального страха. Пальцы, испачканные ягодой, комкали конец поясного ремня, а медный крест на каблуке чудился прицелом, направленным в его грудь.
– Ляксандрыч, Ляксандрыч! Тама… там мертвец! —матрос бросился к Соболеву.
– Тише ты, дура! – плеткой стегнул ответ.– Здесь по воде на две версты голос летит. Не боись, мертвые не кусаются.
Соболев поставил в густую траву у ручья котелки, оглядчиво прикрыл их ветками и, щелкнув курком, бросил:
– Ну, где там? Веди, глянем.
Осторожно перешагивая через обросшие мхами лесины и валуны, они вышли к каменистому берегу, рядом с ко-торым, покачиваясь на мелкой волне, молчала белая шлюпка.
– Ну-к, подсоби,– Соболев, придерживаясь за протянутый ствол чугинской кремневки, свободной рукой ухватился за обломок весла, торчавший в уключине, и потянул на себя… Они едва не лишились чувств, когда из шлюпки вдруг выскочила и шумно бултыхнулась в воду большущая черная выдра.
С трудом оправившись от внезапного испуга, они вновь онемели, узрев открывшуюся им картину.
В полузатопленной, с пробитым дном шлюпке в такт волне покачивалось разбухшее от воды, как бычий пузырь, тело Шульца. Вместо знакомого лица на них взирал безглазый, скалящийся кошмар. Птицы и выдра, кою спугнул их приход, потрудились на славу. Ни носа, ни губ, ни ушей, ни пальцев не осталось, вместо них под прозрачной водой белела чистая кость.
– Мать честная,– только и протянул потрясенный Соболев.– Хто б знал, что ему уготована така судьба.
– Влипли мы, дядя,– Чугин жалобно заскулил, теряя остаток воли. Он вдруг ощутил себя лишенным последней надежды на выручку из этой проклятой, молчаливой страны… Похолодевшее сердце его молчало, молчала и душа, а он только слышал плеск воды могучей, без горизонтов реки о пробитое днище шлюпки и боялся даже смотреть на этот черный сапог с задранным вверх каблуком. Он будто прозрел в предчувствии того, сколь недолго осталось ему задержаться в сем царстве живых, что ему никогда не видать ни своих берегов, ни теплых рук мамушки, ни родной луны на стогу и ни тихого говора деревенского счастья…
– Влипли мы… – вновь тихо простонал он и дернул за рукав Ляксандрыча,– скоро, поди, составим ему кумпанию, а?..
– Ох и сказал бы я тебе,– отмахнулся тот,– да не для тебя, гугнявого, самы нежны словца берегу. Ишь ты, глянь, плакса, горло-то у него как… от уха до уха ножом вспорото. Царство ему небесное, мученику… Выходит, брат, чухонец вовсе и не виноват… выходит, зазря грешили на него, хотя… пес с им. Ох и скрытный был мужик, не нравился нашим… Ну да ладно, чего уж тут… О мертвых плохо не говорят.
Соболев мелко перекрестился вместе с Кирюшкой и огреб свою черную бороду просмоленной рукой, точно собрался ее вырвать:
– И
