богатым воображением с детства… Не могла поручиться она, что и сейчас это было не так, но, с другой стороны, в такой сводящей с ума глуши разовьется чье угодно воображение, и поэтому, успокаиваясь этим доводом, убеждаясь в наивности подобных мыслей, леди заставила себя ускорить шаг. «В конце концов, это просто глупо,– говорила она себе.– При мне мой пистолет… а такой пустяк, как семьдесят, пусть даже сто ярдов, погоды не делает!»
Однако, хотя погода и разгулялась – ветер стих, а солнце улыбалось теплее,– скалистые синие вершины вдали напоминали собой окаменевшие черные фигуры людей и, казалось, чем-то угрожали…
Свернув с едва намеченной зверьем тропы, Аманда стала спускаться с крутого холма к реке. Песчаная коса оставалась скрытой за обломками скал, но она была твердо уверена, что приближается именно к выбранному месту. Она миновала хаотичную скальную россыпь, и пред нею вдруг открылся вид потрясающей красоты. Безбрежный обзор уходящей вдаль водной мощи, бледно-желтая полоса песка, серые, черные скалы, поднимающиеся прямо из свинцовой груди Колумбии, крутые и неприступные, как стены средневековых бастионов; их покрывали цветы и травы. Аманда прикрылась ладонью от солнца, алые и белые соцветия свежо и торжественно горели на темно-зеленом фоне мелкой травы.
Она еще раз прислушалась: нет, кроме монотонного гула реки, редкого крика сокола, что низко парил над берегом, больше ничего слышно не было.
«Господи, какое величие и красота,– она спустилась к самой воде.– Берег такой чудесный, что я его почти боюсь…»
Аманда в последний раз осмотрелась: всё тот же уныло парящий силуэт птицы, далекие предгрозовые облака и теплый, играющий с волосами и платьем ветер.
Накопившееся за дорогу неудержимое желание смыть с себя грязь было столь велико, что, позабыв о всех условностях, светских табу и шорах, она быстро, насколько позволяли крючки, подвязки, бретельки, шнурки корсета и прочие хитрости женского белья, сбросила с себя всё и, слившись красивым телом с торжественным величием окружающего замысла Творца, без смущенья вошла в воду… Вода была очень холодной, но Аманда долго не выпускала из рук драгоценный кусок мыла, чудом оказавшийся в саквояже покойного фельдшера…
Следовало торопиться, но она не могла и не хотела отказать себе в наслаждении несколькими минутами настоящего блаженства. Аманда лежала на теплом, гладком камне, разбросав руки… божественный покой вязал наслаждение… Через закрытые веки солнце алым мячом смотрело в глаза. Теплый ветер лениво полизывал тело, временами покрывая ее мурашками озноба. Белые, как мрамор, бедра нагрелись, и она перевернулась на живот, оставляя на диком камне быстро испаряющийся сырой след. Мягкая прохлада от воды, беспечный пересвист птиц, тихий шум сосен убаюкивали. С теплотой камня в тело незаметно приходили сладкая дрема и долгожданное забвение. Минуты наслаждения переплетались с картинами былого, и она, не пытаясь прогнать
