и рабскую веру христиан (или галилеян, как он их всегда пренебрежительно называл) с их Матфеем и Лукой?
Греческое образование того времени начиналось обыкновенно с риторики, то есть изучения ораторского искусства и знакомства с литературой, и заканчивалось философией, которая к этому времени приняла, как известно, таинственно-мистический характер; оделась в мантию магии и религии и тем еще более привлекала сердца. Юлиан прошел сначала полный курс риторики у лучшего учителя – Либания. Констанций, отправляя Юлиана в Никомидию, взял с него слово, что он не будет видеться с Либанием, не будет посещать его публичных лекций. Юлиан формально сдержал слово – сам не ходил на лекции, но посылал друзей, которые тщательно записывали их, приносили молодому принцу, и он с увлечением погружался в изучение греческой литературы. Потом Юлиан перешел к философским занятиям и вынес из них полное отречение от христианства, если только он был когда-нибудь отчасти предан ему.
От философов того времени, главным образом Максима Эфесского, узнал он тайное учение неоплатоников, искусство узнавать будущее и «приближаться» к богам при помощи молитв и экстаза. Когда Максим увидел, что Юлиан вполне поддался чарам нового мистического политеизма, он, чтобы закончить его обращение, поручил это «дорогое детище философии», как его называли, элевзинскому иерофанту, который посвятил его в таинства. Это было как бы крещение вновь обращенного. Из философских занятий Юлиана выработалось своеобразное религиозное мировоззрение.
Вот и все, что мы знаем о том, как совершилось обращение Юлиана к язычеству. Оно не было случайным ударом, который сразу меняет человека. Оно совершалось медленно, постепенно, и мы можем восстановить его ступени. Очень вероятно, что Юлиан в сердце с самого раннего возраста носил инстинктивную симпатию к старой вере; гордость его как грека убеждала его в том, что боги, которым Греция так долго поклонялась, истинные боги. Он еще больше приблизился к ним, когда слушал уроки лучших риторов, когда читал лучшие произведения греческой литературы. Но все ученые теперь согласны, что занятия философией, завершив его религиозное воспитание, утвердили в уме решение возродить и восстановить язычество. Само преподавание, сам характер философии отвечали известной потребности его души, которой не могло удовлетворить христианство. Это преподавание состояло не только в смелой метафизике, в смешении тонких рассуждений и смелых мечтаний, способных вскружить голову; оно обещало научить средству сближения с божеством, приблизиться к нему или приблизить его к себе, услышать его голос в сновидениях или оракулах, узнать от него самого его природу и его волю. Вот чего Юлиан не находил в христианстве; его догматизм казался ему холодным, а многие души не могут обойтись без чар откровений и экстаза. В этом причина возникновения многих мистических сект в недрах самого христианства. Та же потребность толкнула Юлиана в объятия Максима Эфесского
