думал, тебе нравится Мондриан.
– Я тоже так думал, – сказал Гомес.
Они остановились перед другим полотном; Гомес смотрел на него и пытался вспомнить.
– Действительно необходимо, чтобы ты об этом написал? – обеспокоенно спросил Ричи.
– Необходимо – нет. Но Рамон хочет, чтобы я посвятил ему свою первую статью. Думаю, он считает, что это будет солидно.
– Будь осторожен, – сказал Ричи. – Не начинай с разноса.
– Почему бы и нет? – ощетинился Гомес.
Ричи улыбнулся со снисходительной иронией:
– Видно, что ты не знаешь американскую публику. Она очень не любит, когда ее пугают. Начни с того, что сделай себе имя: пиши о простом и естественном, и так, чтобы было приятно читать. А если уж непременно хочешь напасть на кого-нибудь, в любом случае не трогай Мондриана: это наш бог.
– Черт возьми, – сказал Гомес, – он совсем не задает вопросов.
Ричи покачал головой и несколько раз цокнул языком в знак неодобрения.
– Он их задает в огромном количестве, – сказал он.
– Да, но не затруднительные вопросы.
– А! – сказал Ричи. – Ты имеешь в виду что-нибудь о сексуальности, или о смысле жизни, или об обнищании народа? Действительно, ты научился в Германии Grundlichkeit[5], a? – сказал он, хлопая его по плечу. – Тебе не кажется, что это немного устарело?
Гомес не ответил.
– По-моему, – сказал Ричи, – искусство создано не для того, чтобы задавать затруднительные вопросы. Представь себе, что некто приходит ко мне и спрашивает, не желал ли я свою мать; я его вышвырну вон, если только он не какой-нибудь ученый-исследователь. И я не понимаю, почему художникам позволительно спрашивать меня о моих комплексах. Я как все, – примирительным тоном добавил он, – у меня свои проблемы. Только в тот день, когда они меня беспокоят, я иду не в музей: я звоню психоаналитику. У каждого свое ремесло: психоаналитик внушает мне доверие, потому что он начал с собственного психоанализа. Пока художники не будут поступать так, они будут говорить обо всем кстати и некстати, и я не попрошу их поставить меня перед самим собой.
– А чего ты у них попросишь? – рассеянно спросил Гомес.
Он осматривал полотно с мрачным ожесточением. Он думал:
«Сколько воды!»
– Я у них попрошу чистоты, – сказал Ричи. – Это полотно…
– Что?
– Это ангельское деяние, – восторженно сказал Ричи. – Мы, американцы, хотим живописи для счастливых людей или тех, кто пытается быть счастливым.
– Я не счастливый, – сказал Гомес, – и я был бы негодяем, если бы попытался им быть, когда все мои товарищи или в тюрьме, или расстреляны.
Ричи снова цокнул языком.
– Старина, – сказал он, – я хорошо понимаю все твои человеческие тревоги. Фашизм, поражение союзников, Испания,
Основательность
