жили в домиках, называемых в нашем поселке «финскими». Говорят, их строили в войну финские пленные. Это были очень добротные одноэтажные коттеджи, имевшие два выхода – в сад и на улицу – имени, между прочим, Советской интеллигенции. Выходила она на легендарный магазин культтоваров, имевший любопытное свойство в канун ревизий сгорать, а потом восставать из пепла, как птица Феникс. В культтоварах, покупая нотные тетрадки, мы с Жанной и познакомились, удивившись, что мы соседи. С той поры этот дом стал едва ли не моим.
И сейчас я, в отупении развалившись на диване и чувствуя руку в ее ладонях, слышал ее требовательные слова:
– Объяснишь наконец?
– Кажется, она ревнует меня к тебе.
Жанна прикрыла рот рукой. То ли в недоумении, то ли в ужасе.
– Как такое может быть?
– Может, если ревнует… Говорит, что я двойник моего деда, и сегодня, когда мы пришли, она приняла меня за него.
Жанна разглядывала меня уже с сочувствием, как обычно смотрят на людей, у которых помутилось в голове.
– У вас есть его фотографии?
– Есть две-три… Только мне трудно судить. Они очень плохие… Да и дед уже в возрасте.
Теперь молчала Жанна. Она подошла к окну, настежь распахнула его и принялась жадно заглатывать все еще теплый воздух…
– И как нам теперь быть?
Вопрос застал меня врасплох, поскольку я пока не уточнил для себя место Жанны в этой раскладке и сейчас усиленно пытался определить его, а чтобы она ничего не поняла, глупо спросил:
– А что?
– Как что? Так ведь она теперь на порог меня не пустит.
Жанна, похоже, читала мои мысли.
– Ну, нет… Ты плохо знаешь бабушку.
Сказав это, я почувствовал, что сейчас, в эту минуту между нами троими затягивается узел, который не разрубить ни одному мечу. А Жанна уже сидела рядом, обняв меня за плечо:
– Мне не нравится, что портрет, на котором она изображена обнаженной, висит над твоим изголовьем…
Она неожиданно перескочила на другую тему, хотя и смежную, однако гораздо более сложную, и я уже вообще не знал, что сказать.
– Почему?
– Неужели не понимаешь?
Понимать-то я понимал, только хотелось знать, что думает Жанна.
– Мне кажется, портрет странным образом влияет на тебя, – наконец сказала она. Твоя бабушка очень хороша, гораздо лучше меня. И я чувствую это на себе. Мы давно уже как бы жених и невеста, но ты ведешь себя со мной совсем не так, как следовало бы жениху.
– А как следовало?
Это была уже фальшь. Объяснения не требовались. С того самого дня, когда я подсматривал за ней, купающейся в саду, мое отношение к давно повзрослевшей купальщице оставалось платоническим, и я скорее служил ей, как средневековый рыцарь… А ее робкие попытки привнести в наши отношения элементы чувственности почти не находили у меня отклика.
Я
