что он пейзажист и у него не получится. «Получится, – сказала я. – Сегодня у тебя получится все».
И с этими словами разделась и села на подоконник.
– А что было дальше?
– Дальше? Ты видишь…
Она замолчала надолго, будто собиралась сказать мне нечто очень существенное, и то, что было наконец сказано ею, оказалось и правда очень важным; я по-прежнему ломаю себе голову над ее словами и не нахожу убедительного однозначного ответа.
– Ты не только его двойник лицом.
– Не понимаю…
– Ты это он вообще.
– По-прежнему не понимаю.
– В тебя вселилась его душа.
Бабушка сказала это совершенно обычно, будто сообщала, что сварила суп или пришла соседка, при этом взгляд ее был совершенно спокоен и даже умиротворен; создавалось впечатление, что она выполнила какую-то свою, только ей известную миссию и теперь чувствует себя свободной от обязательств.
– Отказываюсь понимать.
Мне все казалось, что я ослышался.
– Разве ты не слышал о переселении душ? – спросил она.
Бабушка вообще очень много читала; будучи гимназисткой, не пропускала ни одной премьеры МХАТа, собрала библиотеку, посвященную театру; благодаря ей я с детства знал имена Станиславского, Немировича-Данченко… Любимым ее драматургом был Ибсен, а его пьесу «Кукольный дом» она знала едва ли не наизусть. Но я даже подумать не мог, что она интересовалась мистикой. Это было время воинствующего материализма, я был комсомольцем и воспитывался в традициях твердолобого атеизма. Она тоже не была верующей, в церковь не ходила и никогда не говорила со мной на темы, имевшие малейшее отношение к религии, если они не были предметом книги или художественного полотна.
И все-таки о метемпсихозе я читал.
Это было на вечеринке моего приятеля Мирона Векслера, студента-филолога, родители которого – тоже лингвисты – были владельцами очень крупного и разномастного книжного собрания, размещавшегося в четырех комнатах квартиры старого, дореволюционного образца, с роскошной, покрытой причудливыми изразцами голландской печкой, просторными, украшенными отлитой из гипса лепниной комнатами, две из которых переходили в эркеры, и огромными чуланами, когда-то служившими помещениями для прислуги. Комнаты сверху донизу была забиты книгами в добротных, тисненных золотом переплетах крупнейших российских изданий начала прошлого века. В одну из этих комнат, спасаясь от шума, я и спрятался, сразу же начав шарить глазами по названиям фолиантов, и тотчас же мой взгляд нащупал тонкую книжонку под заглавием «Метемпсихоз». Имя автора ни о чем мне не говорило, и я его не запомнил. А название возбудило мое любопытство, поскольку мне неведомо было, что это такое. Векслеры книг своих никому не давали и запретили делать это сыну. Поэтому я высвободил худенький томик из железных оков его соседок и начал читать.
Я узнал, что метемпсихоз
