погубить ее.
Лидия понимала, что это обман, порожденный воображением, вышедшим из повиновения, но в эту минуту была не в состоянии мыслить логично. Сдавленно всхлипнув, она бросилась бежать.
И этим будто подала сигнал выступить против нее всем силам зла, каких втайне и так долго опасалась. Неожиданно выяснилось, что на тропе она не одна. Против собственной воли Лидия обернулась, чтобы взглянуть на этот ужас. Безумный, дьявольский ужас с ненасытными глазами на немыслимой маске демона. Невообразимый ужас, парализовавший ее тело, в который отказывался верить ее разум.
И пока Лидия смотрела, не в силах шевельнуться, все свелось к пронзительно-острой, нестерпимой боли, она прошила ее насквозь и охватила целиком. Боль стремительно пронеслась по ее нервам, достигла яростной и чудовищной кульминации, и Лидия утратила чувства. Не стало ни боли, ни страха – ничего, кроме молчания, в мягких объятиях которого она неподвижно затихла.
Глава 2
Даже в свои шестьдесят лет Мордекай Еврипид Тремейн еще сохранил часть юношеских увлечений. Одним из них были путешествия, неизменно приводившие его в восторг, несмотря на то что в тех местах, где он проезжал, уже не осталось для него ненайденных сокровищ.
Другие пассажиры купе поезда, который вез его на юг от вокзала Виктория, втайне забавлялись, наблюдая, с каким энтузиазмом он изучает быстро меняющийся ландшафт. Деревни, фермы, пейзажи – его занимало решительно все, как ребенка, который впервые видит все эти чудеса.
Пассажиры забыли о традиционной для англичан сдержанности в общественном транспорте настолько, что выражали недоумение при виде его явной увлеченности, переглядываясь друг с другом. Они удивились бы гораздо сильнее, если бы узнали, что и сами попали в сферу его пристального внимания. Мордекай Тремейн развил в себе полезное умение всесторонне и порой обескураживающе точно оценивать ближних своих так, чтобы у них не возникло ни малейшего подозрения в этой его заинтересованности.
Этот дар не свалился ему как снег на голову, а явился следствием тщательно продуманной и зачастую кропотливой стратегии, применявшейся в течение длительного времени. Подмечать так, чтобы этого никто не подметил, причем подмечать как можно точнее, стало целью, к которой Мордекай Тремейн стремился с упорством и целеустремленностью, каким позавидовал бы любой мученик.
Этому весьма оригинальному стремлению имелись, конечно, свои причины. Внутри плотской оболочки этого худощавого, безобидного с виду горожанина с седеющими волосами, в пенсне, с прискорбной и выраженной склонностью к словоохотливости обреталась личность, и черты ее резко контрастировали с заурядным и непритязательным, как шлепанцы, телом. Долгие годы, которые он провел за прилавком своего табачного магазина, торгуя сигаретами, ершиками для трубки и излюбленными у клиентов марками табака, разум Мордекая Тремейна не задерживался на этих приземленных подробностях
