Конрад, сохранил смутные воспоминания о «молчаливой иностранке», часами сидевшей в кресле и говорившей, что случалось очень редко, «больше по-английски, чем по-немецки». «Еще задолго до этого она решила притвориться, что забыла русский, – рассказывала женщина, видевшая ее у Грюнбергов, – опасаясь большевиков, которые убили бы ее, узнав, кто она. Хозяин дома, однако, разоблачил ее однажды на свой лад. Он употребил в ее присутствии русское ругательство, причем, как он и ожидал, она вздрогнула, покраснела и укоризненно воскликнула: «Aber Herr Doktor!» Она всегда вносила какой-то элемент этикета в любую ситуацию, «никогда не выходила из дома без перчаток», например, и относилась к старшим «с вежливостью хорошо воспитанной девушки из высокопоставленной семьи… Я припоминаю, что она всегда приветствовала всех подобающим образом, никогда не забывая звания и титула».
То и дело попадая в больницу, будучи предметом всеобщего любопытства, Анастасия вела в то время какую-то бродячую жизнь. «Неким странным образом она перемещалась из одной семьи в другую», – рассказывала женщина, встретившая ее несколькими годами позже. Анастасия воспринимала это с горечью. «Меня передавали из рук в руки. Люди ненавидели тех, у кого я находилась». Но Анастасия играла в этой драме абсурда главную роль. Она без всякого повода с презрением отвергала своих покровителей и без малейших колебаний навязывала свое присутствие тем, к кому была на тот момент расположена. А расположение ее менялось так же часто, как и ее адрес. Инспектор Грюнберг сообщает, что всякий раз, водворившись у Кляйстов, она снова убегала. «Она поступала так четыре раза, и каждый раз Кляйсты возвращали ее к себе». Анастасия объяснила это Грюнбергу «опасениями быть преданной русскими эмигрантами с их назойливыми домогательствами».
Русские монархисты совсем не считаются с ее чувствами, жаловалась Анастасия. Как могут они, сидя в своих уютных гостиных, распространять гнусную ложь о ее матери и Распутине? «Он святой, – заявляла Анастасия, когда кто-либо критиковал Распутина в ее присутствии. – Он был преданным другом. Он говорил моей матери о заговорах против нас и защищал нас. Я думаю, он был наш единственный друг… А теперь эмигранты говорят чудовищные вещи. Хуже всех Кляйст. Он сказал мне, что последние годы перед революцией Россией правила истеричка». Истеричка – назвать так свою государыню!
Кляйст во многом провинился. «Он никогда не скрывал, что хочет на мне заработать», – говорила Анастасия. Он просил ее подписать вексель на пятьдесят тысяч датских крон, которые она обязывалась выплатить ему, когда ее признает живущая в Дании бабушка. «Он открыто говорил, что рассчитывает получить с вдовствующей императрицы большие деньги». Разумеется, Анастасия отказалась. Раз он явился к ней в комнату с «неприличными предложениями». Она не уточнила, какими именно. Это было «ужасно».
И как будто одних монархистов было мало, за ней еще гонялись и «газетчики». Франц Енике подтверждал впоследствии, что много потерял, отказываясь
