«Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
Крыльцо лениво тянулось из грязи к двери, почернев в этом времени, устало прогибаясь в скрипах каждого шага посетителей почтового отделения.
Серая улица мерно втаскивала себя под лоб – в глаза Иннокентию Цимбалисту и сжимала его торопливый пульс, и связывала, и озлобляла. Вспотевшая рука, во тьме кармана, теребила в паутине нервов извещение о денежном приходе.
– Уехать быстрей… уехать… чёрного золота захотел… фонтан говна! Бросить бы кисленького на каменку…
Раздражало всё: хмель – бумажка – суета старух…
Изводила округа печальных изб: тяжесть грязи и седина ковыльная, и седина голубиных испражнений на полотне со словом «ПОЧТА», и тяжесть бездорожья.
– Вороны кашкарские! – выпал клубок едкого пара в сторону старух.
Протяжно запыхтел в атмосфере трактор и скис.
Бабье лето опавшим листом дотянулось до трав: голые ветки царапали небо, пространство стонало журавлиной тоской, истребив в себе и шум пчелы, и бич, и мат пастуха, и солнце. Радуга не пронзала выплясы мелкой дождливой пыли: в щетине холодных осколков созревали вынужденные всхлипы пилы под согнутыми мокрыми спинами. Тяги дымоходов гнали тепло огня и золы из скиний мирян, укладывая низкий ватин неба.
– Денег мало и поэтому с вашим переводом только после старух.
Иннокентий Цимбалист шагнул сквозь изломы крыльца, через вязкую грязь, мимо жизни старух – к стене: стена узла связи придвинула шершавые грани заваленного на бок ящика – сел.
– Будет отпускать-то? – спросила самая высокая из толпившихся у крыльца пожилых женщин.
Иннокентий кивнул, старухи оживились.
– Получим ли до обеда? – и тупой угол крыльца срезал тёмную глину с сапога той же бабки.
– Ты, Марта, успеешь. Ты первая. – Отозвалась самая никудышная – Клавдия: маленькая, пригнутая временем-ношей на палке-опоре, отшлифованной морщинами до зеркального: земля бережно держала старое тело, как младенца и деревянное отражение меж сухих пальцев возвращалось к пульсирующей мякоти темени и тянулось к платку.
– А я какая? Последняя опять? – вмешалась самая молодая.
– Так Фаина, – подтвердила Клавдия, навалившись грудью на костыль.
– Интересно, а кто за Мартой?
Высокая старуха начала объяснительный сказ.
– За мной Авдотья…
– Евдокея! – исправила полная.
– Я и говорю, – Марта размеренно кивала острым носом, – за мной ты, потом Клавка, дальше Устя и Файка.
– Все успеем, – зевнула Устинья и сплющила конец папиросы тупыми дёснами.
– Как же: первый раз что ли? – не унималась Фаина.
– Да отвяжись, боже! – твердо остановила Марта. – И Авдотья спрашивала, и мужик, вон тот: сейчас отпускать будет.
– Евдокия я! По новому паспорту называйте! Не надо по церковному! А ты, Файка, успокойся – Фрол плетётся – он последним будет.
Мокрая фуфайка застряла в бабьих зрачках нескладной латкой.
Голубиный помет бросился в серость дня – старик свистнул беззубой пастью:
