который располагает. И пройдя с полкилометра, я обнаруживаю, что заблудился.
3. Леший цитирует Блейка
Ничего страшного. Для начала: у меня на руке браслет, и я, если только я – сопливый маменькин сынок-lacasito[1], а не четырнадцатилетний macho[2], могу позвать мамочку на помощь. А если я – означенный крутой macho, а не означенный lacasito, то и сам отлично выпутаюсь из передряги. Тем более, что мама еще пару часов должна пребывать в убеждении, что я корплю над уроками, а не учесал в самоволку, и знать ей о моих подобных самоволках вообще ни к чему… Тогда так: я стою лицом к северу, слева от меня – запад, а дом наш должен находиться ориентировочно к норд-норд-весту. И если я начну забирать чуть влево, то непременно выйду к реке и, если повезет, увижу деревянный мост. И хорошо бы успеть к обеду.
Бью себя кулаком по лбу. Вот же балда! Нужно было сесть в обшарпанный гравитр и лететь на нем – домой! И сейчас я не торчал бы посреди чащобы, как языческий истукан, а сидел бы за столом в своей комнате, попивал бы местное ситро, увы – не идущее ни в какое сравнение с алегрийским альбарикоком, и набирался ума-разума от Глобальной системы фундаментального образования…
Начинаю движение, забирая влево. Нелегкая заносит меня в какой-то мрачный бурелом… очень похоже на брошенную медвежью берлогу, а мама как раз говорила, что в здешних краях изредка встречаются совершенно дикие звери, хотя, кажется, имела в виду все же не медведей, а белок и лис. Я поднимаю голову. В сплетении крон запутался светлый лоскут неба, а прямо надо мной сидит серо-бурый зверек с облезлым длинным хвостом и таращится на меня выпученными бессмысленными глазенками. Того и гляди, скажет: «Что, Северин Иванович Морозов… четырнадцать лет, рост два метра пять сантиметров, вес восемьдесят два килограмма… заблуди-и-ился?!»
Самое подлое, что я давно уже должен бы слышать шум реки, а я все еще ничегонюшки не слышу.
– Что, заплутал?
– А-а!!!
Но это не зверек заговорил со мной. Это очередной незнакомец, уже третий по счету. Хотя все они кажутся мне на одно лицо…
– Пойдем, провожу.
«Я сам», – говорю я. И обнаруживаю, что не могу выдавить ни слова вслух. Челюсти свело.
– Ну, что ты? Испугался? Такой большой…
– Не надо, – шепчу наконец. – Я знаю дорогу.
– Ничего ты не знаешь. Пошли, пошли, а то опоздаешь к обеду.
Он топает впереди, спокойно и уверенно, словно жизнь провел в нашем лесу. Может быть, это местный леший? Вон и белка здесь, если это, разумеется, белка, а белки и зайцы, по сказкам, у леших – первые любимцы, вроде домашней скотины. Как там нужно вести себя в подобных случаях? Надеть правый лапоть на левую ногу, и наоборот… одежду вывернуть и снова надеть… про овцу что-нибудь ляпнуть: говорят, они овец боятся…
– «How sweet is the shepherd’s sweet lot, – бормочу я. – From the morn to the evening he strays; he shall follow his sheep all the day…»[3]
– А вот еще, – с охотой откликается мой провожатый. –
Сосунок (
Мужик, самец (
У. Блейк (1757–1827). Пастух. «Сколь сладок жребий пастуха: с утра и до вечера он блуждает, весь день сопровождая своих овечек…» (
