скрипка местного музыкального театра. Он рассказывает мне о струнах,
грифах, деках и тембрах, от него я узнаю, что Страдивари и Паганини – это не
уголовные авторитеты нашего района, а некие загадочные итальянские мастера.
С Беленкиным мы разучиваем баховский «Менуэт» и рахманиновскую
«Польку». Семен Ильич доволен. Вскоре передо мной лежит партитура
скрипичного концерта… У меня страшно болят пальцы, а на улице на меня
подозрительно косится местная шпана.
– Слышь, Бориска, – останавливает меня местный хулиган Чалый, – ты,
может, и не Бориска вовсе?
– А кто? – недоуменно спрашиваю я.
– Может, ты того, Барух?
– Почему? – живо интересуюсь я.
– Потому – очкарик и со скрипкой шляешься, – отвечает Чалый и, угрожающее
поднеся свой огромный кулак к моим очкам, добавляет: – Гляди у меня, малый.
От этих диких подозрений у меня перехватывает дыхание, и я чувствую, как
бурый мартовский снег начинает проваливаться под моими ногами.
– Хватит, довольно с меня того, что вы меня назвали Борей и надели на меня
очки, – говорю я и кладу скрипку на стол.
Бабушка плакала, мама не выдержала и огрела меня разок электрическим
шнуром от утюга, папа как никогда громко кричал «лоботряс», а Семен Ильич
глядел на грязные мальчишеские пальцы и горестно шептал: «Мальчонка,
побойтесь Бога, вы же хороните талант».
Но что в те счастливые годы какой-то там талант? Гораздо важнее было не
загреметь в «Барухи». Родительские вздохи еще какое-то время подрожали
подобно скрипичной струне и стихли.
Школа, в которой я учился, была престижной (спецшколой, как их в ту
пору называли). В ней изучали французский язык, французскую литературу,
«французскую математику», «французские» физику и геометрию, оставив
родному языку лишь общественные науки. Я предпочел общественные
дисциплины и, как следствие, часто выигрывал многочисленные олимпиады и
конкурсы. Как-то за победу в очередной олимпиаде я был награжден билетом
на заключительный концерт мастеров искусств в местном Доме пионеров.
Гремели ансамбли балалаечников. Торжественно звучала медь духовых
оркестров, и звонкое детское сопрано благодарило родную Партию «за
счастливое детство». Было скучно… От балалаечного треска разболелась
голова, и я стал подумывать о бегстве…
– Шопен. Ноктюрн, – объявил конферансье. – Исполняет Эстер, – он на
мгновение запнулся, – Шма, – конферансье заглянул в листок, – Мац… Шмуц…
Шмуцхер… В общем, Шопен, – и, обречено махнув рукой, ведущий
стремительно скрылся за кулисами.
