сие в приход. Это произвело революцию в квартале; есть купцы, кои уже дали драгоценные камни для украшения сей реликвии, которая будет выставлена для поклонения. Что свеч ставят уже, это страх!
Константин. Петербург, 14 сентября 1809 года
Дела не скоро делаются. Наше, признаться, идет препорядочно, но еще в Совете, потом должно идти на рассмотрение к государю; у всякого свой докладной день, следовательно, и Вейдемейер, который по Совету докладывает раз в неделю, должен дождаться своей очереди и докладывать по порядку. Оттуда, ежели апробуется [будет утверждено], Вейдемейер сообщает волю государеву министру юстиции, который изготовляет указ, представляет его государю, а от него уже идет в Сенат. Вот ход дела; поэтому ты можешь посудить, скоро ли я его окончу; но этим огорчаться нечего: надобно иметь терпение, лишь бы кончить все порядочно, а сверх терпения надобно большую деятельность и стараться выигрывать сколь возможно времени. Ты можешь быть уверен, что я здесь не зеваю.
Константин. Петербург, 21 сентября 1809 года
Ты мне советуешь сказать Сперанскому. Благодарю тебя за совет, но не приписываю его предположению твоему, будто я что-нибудь упускаю. С самого моего приезда он был осведомлен о деле, нашел его совершенно справедливым и премного заинтересован скорейшим его ходом.
Сперанский занят в части законов, и даже в этом отношении он истолковал наше дело в нашу пользу.
Александр. Москва, 10 октября 1809 года
Я третий день как здесь: поехал наперед, дабы все в доме приготовить для приема твоей сестрицы Наташи. Я ее жду сегодня ввечеру; завтра идет почта, я заготовляю письмо это накануне. Вчера ужинал я у Пушкиных; едва вошел я в комнату, как все кинулись мне на шею, как к брату: А.И.Волкова, Афросимова, князь Федор Ник. Голицын; одним словом, все меня стали обнимать с радостными восклицаниями, поздравляя меня то с женою, то с решением в нашу пользу. Весь город только этим и наполнен. Признаюсь тебе, что я был в чрезвычайном недоумении, что мне делать и говорить; всякий говорит, от кого это слышал, кто это пишет из Петербурга; ну, я всем сказал, что ты обещаешь скоро меня обрадовать своим возвращением и просишь взять только терпение. Иные говорят, что я секретничаю; а другие, что довольно того, что ты пишешь, чтоб радоваться. Что это будет, как ты приедешь! Теперь весь город радуется, все крестятся, говоря: «Слава Богу, молитвы наши дошли до Неба!» Мне невозможно более сомневаться, милый мой, поскольку этот негодяй Одоевский сам был у полицмейстера Волкова, чтобы сказать ему, что дело окончилось в нашу пользу. «Ну, видишь, – заметил ему тот, – что ты взял на себя вещь невозможную и себя только обесславил». «О, я, – прибавил Александр, – знаю, что делать теперь! Не знаю хорошенько, что он сделает, разве что нас отравит, ибо не вижу власти превыше императора».
Волков, подлинно редкий человек, тянул дело пять недель. Доведенный до крайности, он приказал Акиму составить письменный рапорт частному приставу, что мы в отсутствии, один в Петербурге, а другой
