style="font-size:15px;"> Константин. Петербург, 22 октября 1809 года
Вейдемейер шесть недель затягивал представление императору решения Совета, а после, вероятно, чтобы поухаживать за графом Румянцевым, в коем он нуждается, он предложил его величеству спросить также мнения Румянцева. Тот же, исходя из своего принципа никогда ни в чем не соглашаться с Советом, написал мнение, кое для нас неблагоприятно. Но это не значит, что его величество более к нему прислушается, нежели к мнению целого Совета. Покамест я написал очень сильное письмо г-же Нарышкиной и, не сообщая ей о мнении Румянцева, убедил ее; я сказал о промедлении, для нас разорительном, и описал ей наше положение отчаянным образом. Я надеюсь, что письмо это будет читано его величеством и произведет свое действие. Понимаешь, хотя и нет еще ничего, что отняло бы надежду, но твое присутствие, может быть, будет здесь необходимо; так что постарайся быть готовым к отъезду, когда я тебе напишу, но, ради Бога, никому ничего между тем не говори, даже жене твоей или друзьям нашим, проболтаться можно в одну минуту. Скажи о сем, однако же, Волкову, ибо тебя это облегчит. Не отчаивайся, мой милый друг, возложи все упование на Бога, на справедливость нашего дела и на мои заботы отвратить бурю.
Константин. Петербург, 22 октября 1809 года
Алексеев, его жена и князь Голицын, который горячо интересуется нашим делом, считают, что ты хорошо сделаешь, ежели приедешь сюда. Не думай, милый мой, что произошло что-нибудь новое; даю тебе честное слово, что ничего от тебя не скрыл. Даже Сперанский того мнения, что голос Румянцева не произведет никакого действия; ибо он всегда пишет против Совета, и обыкновенно это так, будто он ничего и не говорил.
***
Далее переписка ненадолго обрывается, поскольку А.Я.Булгаков ездил в Петербург по той же тяжбе, решение которой было государем предоставлено общему ходу делопроизводства.
1810 год
Константин. Петербург, 6 апреля 1810 года
Я смеялся над твоей скрибоманией, любезный и милый брат, а теперь сам пришел ранее домой, чтобы начать к тебе писать. Смертельно без тебя мне грустно, а особливо мучительно мне подумать, в каких ты обстоятельствах возвращаешься, сколько неприятностей тебя ожидают, которых я и разделить не могу! Что делать? Мы уже привыкли терпеть, и, видно, для того только и рождены, но, авось, не всегда так дурно будет, авось, и мы оттерпимся.
Итак, отложим размышления, кои только усугубляют печаль, и поговорим о деле. Больно мне было расставаться с тобою; от этой печали, кажется, судьба могла бы меня избавить, но, видно, не хотела. Слава Богу, что Нарышкин с тобою поехал, по крайней мере не дает он тебе раздумываться, а не то было с чего с ума сойти. Расставшись с тобою, был я у Волковой; сидел за столом, но не обедал. После обеда ездил прощаться с Бутурлиной, которая сегодня к вам поплыла. Как-то вы, мои милые, доедете? Потом был у Пушкиных; нашел всех в величайшей грусти
