умный и сведущий.
Александр. Москва, 22 июня 1828 года
Браилов взят, не без жертв; но как же быть? Очень тебя благодарю, что не поленился ты выписать слова великого князя. Мы читали это с восхищением. Такие подробности тем приятнее и любопытнее, что они не помещаются в официальных реляциях. В короткое время государь мог изучить всю военную науку, одну только ему неизвестную на практике. Он был на сражениях сухопутных и морском, видел осаду, сдачу важной крепости, переход через большую реку целой армии. Порядочный курс, можно всему научиться.
Насилу уехал Чумага. Я ему читал известия из армии, письмо рейс-эфенди к Вильемино, присланное мне Воронцовым, с коим он задирает негоциацию, приглашает обратно в Царьград; но это манера этих плутов: все делают уверения и пакости. Ежели подлинно хотят мира, то на что им французы и англичане? Дорога к миру им указана в нашем манифесте. Пусть пошлют уполномоченных в главную нашу квартиру. Чумага посылает тебе почтение свое, а нас всех зовет к себе завтра в Останкино обедать. Добро! Вспомню твое, наше там житье.
Александр. Москва, 23 июня 1828 года
Третьего дня случилось здесь трагическое происшествие: две сестры, обе замужем, мужья в отлучке, одна здесь, другая в подмосковной. Здешняя занемогает, посылает за тою; та приезжает, находит сестру уже умершею, кидается на тело, лобызает его и на нем тут же дух испускает. Обеих кладут на один стол, в одно время хоронят и в ту же могилу кладут. Одна из них – Гурьева какая-то, а другая – не знаю, за кем. Но столь трогательная, нежная черта любви стоит того, чтобы подробнее разведать. Расспрошу, правда ли? Может быть, и прикрашена история.
Александр. Москва, 25 июня 1828 года
Поздравляю тебя с радостным для России днем сегодняшним [день рождения Николая I; ему пошел тогда 33-й год], мой милый и любезный друг. Уж верно, усердно все помолятся в соборе за государя, пожелают ему всех благ и благополучного окончания войны. Надобно быть в церкви, в Архиве на минуточку, а там обедать у князя Дмитрия Владимировича. Вчера Иванов день, праздник на Трех Горах и на прудах; но последние вздумалось Юсупову теперь чистить, спустили воду, отчего сделалась ужасная вонь, а потому и пустились все на Закревского дачу, где была бездна народу. Граф Федор Андреевич [Толстой, тесть Закревского] показывал мне дом; славно отделан, то есть расписан, ибо мебелей еще нет, только книги в кабинете Арсения Андреевича, откуда прекраснейший вид. Такой дом хорошо бы иметь и среди столицы. Расположен он хорошо и обширен, все любовались чистотою. Я заметил вещь странную: нет ни солдат, ни караульщиков, а никто не смеет ходить по дорожкам или топтать траву, как бывает во всех садах, для публики открытых. Я видел в этом какое-то особенное уважение к хозяину. Одно не одобрял я: плотиков много, и они нужны, ибо много островков, но они так легки, что тонут, а это очень неприятно для дам: мочат себе ноги, у иной и башмаков не видать, как только чуть лишняя тягость.
Я и не знал, что Алексей Орлов там. Ежели тонуть ему, то разве
