несколько с ним помедлить, заставить купить его за предоставление кое-каких преимуществ, а время, употребленное на переговоры, представить России как задержку от нерасположения. Такова была австрийская политика, и следует признать, что она была естественной среди людей, живших в состоянии вечного недоверия друг к другу.
После крайнего ослабления австрийской партии в империи могло случиться, что на ближайших выборах Австрийский дом потеряет императорскую корону. Имелось средство поправить эту неприятность, а именно обеспечить Австрийскому дому и его наследственным владениям корону, но не королевскую, а императорскую, чтобы глава Дома остался императором Австрии, даже если после будущих выборов перестанет быть императором Германии. Именно это и поручили – Шампаньи в Вене и Кобенцелю в Париже – просить Первого консула взамен того, о чем просил он сам. Впрочем, ему должны были объявить, что, помимо условий, сам принцип признания принимается императором Францем без обсуждения.
Хотя Первый консул почти не сомневался в расположении держав, их ответы исполнили его удовлетворения. Он не пожалел заверений в благодарности и дружбе для двора Пруссии. Не менее живо поблагодарил он и венский двор и отвечал, что без затруднений признает императорский титул главы Австрийского дома. Однако он не стал обнародовать это заявление, чтобы не показалось, что он покупает признание собственного титула за определенную цену. Он предпочел дать обещание признать путем тайной договоренности преемника Франца II императором Австрии, если тот вдруг утратит титул императора Германии.
Наряду с этими успокаивающими заверениями главных дворов, Первый консул получил и самые горячие свидетельства согласия армии. А именно, генерал Сульт написал ему письмо, полное самых удовлетворительных заявлений, а через две-три недели, ушедших на переписку с Веной и Берлином, от Лиона, Марселя, Бордо и Парижа пришли обращения с пожеланием восстановления монархии. Воодушевление было всеобщим, огласка – самой широкой, настало время для публичных заявлений и объяснения с Сенатом.
Уже около месяца он заставлял Сенат ждать своего официального ответа и дал его 25 апреля 1804 года, что привело к желаемой развязке. «Ваше обращение от 6 жерминаля, – писал Первый консул, – непрестанно занимало мои мысли… Вы посчитали наследственную передачу высшей должности государственного управления необходимой для того, чтобы защитить французский народ от заговоров наших врагов и треволнений, порождаемых борьбой честолюбий; в то же время многие наши учреждения также показались вам нуждающимися в улучшении, чтобы обеспечить раз и навсегда торжество равенства и общественной свободы и даровать нации и правительству двойную гарантию, в которой они нуждаются… По мере внимательного обдумывания этих важных предметов я всё более чувствовал, что в данных обстоятельствах, сколь значительных, столь и новых, мне необходимы советы вашей мудрости и вашего опыта.
