жажда к убийственному напитку. Произносится приглашение, раздается призывный голос в человеческом обществе, выражающем настоятельную потребность в гении из гениев, который бы возвел вещественное развитие и преуспевание в высшую степень, водворил на земле то благоденствие, при котором Рай и Небо делаются для человека излишними…»
Для Америки все это верно, но для России? Тихону вспомнился его келейник Яков, который ходил перед отъездом в Троицу на базар и удивлялся ценам: курица стоит десять рублей, за костюм просят тысячу, за башмаки – две с половиной сотни…
Среди изречений святых отцов попалось слово Достоевского: «Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а то тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе – мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают».
Кончилась тетрадочка фразой, записанной крупными буквами: «Весь ад восстал на Россию».
Тихон вздохнул и пошел одеваться.
Его ожидали в Параклите.
Солнце на небе стояло, как нищенка, словно бы не смея переступить порог избы. Свет лился хоть и ласковый, но настороженный. Тянуло сквозняком. Серые облака, толпившиеся по горизонту, пахли снегом…
Не доезжая до обители, Тихон вышел из коляски.
– Пешком пройдусь, – сказал он монаху-вознице.
В лесу было теплее, солнце, радуясь золоту сосен, сияло на стволах, на хвое.
Встретилась поляна. На поляне пирамидкою бревна. Подошел, сел.
Кто-то небось думает: патриарх в лавре погружен в великие думы, но что можно изобрести небывалого для России?
Запастись бы впрок тишиной, ибо тишина на патриаршем месте драгоценнее самого миро.
Травы, несмотря на позднюю осень, были зелены, бугорки возле бревен поросли ласковым мхом.
Тихон прикрыл глаза, чувствуя, какое нежное теперь солнце, какое бережное.
И вдруг услышал:
– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Мир тебе, святейший патриарх.
Тихон открыл глаза: перед ним стоял старец-странник. В руке еловый посошок. Лицо постника, но хорошее, приветливое. Седины в бороде, на волосах из-под видавшей виды скуфьи. Глаза светятся печалью.
– Здравствуйте! – поклонился Тихон и показал на бревна. – Отдохните. Последнее тепло…
– Последнее, – согласился старец, садясь рядышком. – Приготовляетесь к служению?
– Боюсь, приготовиться к тому, что ожидает нас всех, невозможно.
– Ждать да гадать – только душу травить, а жить – так и ничего. Потекут дни за днями… И хоть всякий день будет подвигом, а никто этого и не заметит. Русский человек, слава Богу, терпелив.
– Да ведь годы терпит, а у терпения, даже русского, есть предел. Знать бы край, а края, кажется, нет.
– Края
