ные бы сказали, что до областного центра отсюда ого-го. Но Тимофей не был местным и каких-то жалких сто километров с гаком расстоянием не считал.
Добираясь сюда, он преодолел не одну тысячу километров, так что осталась сущая ерунда.
Сибиряки – народ неторопливый, степенный, и Тимофею интересно было наблюдать за городским муравейником: люди шустро сновали туда-сюда, размахивали руками во время разговора, горячились и спорили без всякой оглядки на посторонних, жевали пирожки прямо на улицах, зевали и курили… Никто вообще внимания ни на кого не обращал.
Здесь не тайга и встречные не вызывают интереса: люди расходятся, как в море корабли, не замечая друг друга. Спроси – никто никого и не видел. Ещё раз столкнутся – не узнают.
Вот как получается: живём в одной стране, но так по-разному, что не всегда способны понять друг друга, усвоить чужие порядки и обычаи. Уж слишком велика территориально наша страна, и то, что привычно на севере, кажется непривычным южанину, и наоборот.
Тимофей сидел в не слишком удобном и довольно старом автобусе, но это его ничуть не заботило, он смотрел в окно, думал о том, что ему предстоит, и вспоминал, вспоминал…
Приехал он в эти края по зову своего армейского друга Андрея Новикова: что-то странное стало происходить в их Богом забытой глубинке, и Андрей, зная об особых способностях товарища, не выдержал – позвал. Ничего конкретного он по телефону, конечно, не сказал, но из-за ерунды волноваться бы не стал.
Андрей был человеком сдержанным и вполне адекватным, должно было произойти что-то из ряда вон, чтобы он забеспокоился всерьёз и даже вызвал друга на помощь.
И правильно сделал, что позвал. Тимофей ещё в детстве заметил, что может то, чего другие не могут. И принял это как данность.
Фамилия у их рода странная, не совсем обычная для слуха и довольно редкая, но у них, на Оби, это никого не волновало: привыкли. Но стоило только уехать…
Однажды они гостили у дальних родственников в центральной полосе России. Тимофей был ещё мал и не запомнил названия места, а спрашивать потом у отца не стал – неудачной вышла поездка, и они о ней никогда не вспоминали.
Сначала они осмотрели с отцом город, задержались в парке, где Тимофей катался на всех качелях и каруселях подряд, а потом, уже на четвёртый или пятый день, он вышел один во двор.
Тимофей хорошо помнит, как местные мальчишки стали дразниться, наскакивать на него – фамилия им, видишь ли, показалась смешной, а он никак не мог понять, что им от него нужно, ведь фамилии, как и родственников, не выбирают. Какая есть, такая и есть. И не всё ли равно.
Но мальчишки думали иначе, а он долго терпел, вертелся в их кругу, как медвежонок – такой же неуклюжий и непонятливый. В их семье у всех хорошая выдержка (настоящая сибирская, как говорил отец). Но мальчишки приклеились, как банные листы, – не отодрать. Один особенно достал.
И Тимофей не выдержал: вспыхнул, словно факел.
Он помнит, как в ярости глянул на обидчика, выкрикнул: замолчи! – и даже руку поднял для удара, но не ударил, потому что его противник вдруг стал, словно окаменевший: ни крикнуть, ни шевельнуться не мог, только глазами моргал, в которых застыли самый настоящий ужас и паника.
Крику было! Ребятня с воплями разбежалась по домам, чтобы тут же примчаться назад, но уже с родителями. И снова с воплями. Все орут как оглашенные, тормошат пацана, а он стоит истуканом и молчит.
Тимофей тоже молчит, сопит, набычившись, рядом, а что делать не знает. Столько крику разом он ещё не слышал, едва не оглох. Совсем растерялся. Хорошо – отец пришёл, а то не знает, что и было бы с ним. Наверное, затоптали бы или разорвали… А уж оглох бы наверняка, поори все присутствующие ещё немного.
Сначала отец на него глянул, остро, но вроде как одобрительно, понимающе, во всяком случае, гнева в его глазах точно не было, потом к пацанёнку подошёл, руками по нему быстренько провёл, что-то пробормотал, тот и отмер.
– Не обижай никогда и никого, – тихо, но внушительно сказал отец вредному мальчишке. – Сильные люди всегда добрые, запомни это. А ещё заруби себе на носу: как аукнется, так и откликнется; что посеешь, то и пожнёшь.
Мальчишка быстро-быстро закивал головой и с трудом выдавил из себя, заикаясь от волнения и страха:
– Ннне буду.
И тут же повторил, словно боялся, что одного слова мало, а других у него не находилось, и он всё повторял как заведённый:
– Не буду. Не буду. Обижать не буду.
– Вот и правильно, – с одобрением заметил ему отец и обвёл притихшую толпу спокойным взглядом:
– Всё в порядке. Испугался просто. Бывает.
А потом тихо, будто в пустоту, добавил, ни к кому конкретно не обращаясь, но так, что
