зальют призрачным светом сцену, и лампочка на пюпитре дирижера не зажжется в сумраке оркестровой ямы, как путеводная звезда…
Человечество умрет в безмолвии и темноте.
Нижинский начал придумывать «Послеполуденный отдых фавна». Хореография, расписанная по тактам музыкальной пьесы.
Газеты писали:
«Он напоминает самца пантеры, если только сын женщины дерзнет сравниться с подобной красотой. Он владеет даром перемещаться в красоте, держа в ней свои линии в неизменном равновесии. У него есть чутье полезного совершенства, и в каждом мускуле, и в игре их всех, как у пантеры. И так же, как у нее, ни одно движение не лишено могущества и грации в этом великолепном существе. Пантера также и в том, что его самые стремительные прыжки таят в себе какую-то медлительность, настолько они верны. Да, в этой силе столько грации, что он заставит верить, что он ленив: как будто нерастраченной силы остается всегда с лихвой».
Пока он ставил «Фавна», Дягилеву нравился замысел, детали, композиция. Но за репетициями наблюдали приближенные, другие артисты. Они предрекали провал.
За несколько дней до начала парижских гастролей Сергей Павлович сказал, что балет нельзя выпускать, нужно менять всю хореографию.
Вацлав устроил скандал в ресторане «Сиро», в присутствии гостей.
– Я всё брошу и уйду из Русского балета! Но я ничего не изменю в своей постановке! Ты слушаешь, что говорят вокруг… Но ты не имеешь права поддаваться на эти разговоры! Ты должен исходить из требований истинного искусства!..
Дягилев возбужден не меньше.
– Я больше не могу так! Я распущу труппу. Я не могу стоять во главе труппы, где к моему голосу не прислушиваются и я не могу принимать решений. Вацлав еще мальчишка, ему двадцать один год!..
– Ему двадцать три.
– Он не хочет слушать ни слова критики! Я такое в Париже не покажу! Пусть Ваца так и знает! Это никакой не балет. Вы можете передать это своему брату, больше я с ним вести споры не намерен!..
Что делать? Тут явился Лев Бакст, руководитель художественный части.
– Это гениальное произведение, а вы идиоты, если этого не поняли. Вы увидите, Париж будет в диком восторге.
Дягилев сдался:
– Что ж, посмотрим… Попробуем.
Спектакль отыгран, звучат последние такты. В зале – гробовое молчание.
Дягилев вбежал за кулисы, крикнул, чтобы всё повторили еще раз. Мы встали в позиции.
Занавес снова раскрылся, музыка вступила.
Нижинский повернулся к залу.
Юноша-фавн отдыхал на пригорке, увидел нимф, спешащих к ручью, погнался за ними. Одна обронила газовый шарф. Он поднял.
Шесть секунд плавного, тягучего движения, будто во сне – обрывок кадра. Всё, что сохранила кинопленка.
Зал взорвался криками и грохотом. Это был сумасшедший, оглушительный фурор!
Чудо – приближение к Богу. Для
