чтобы лишние глаза не взглянули за стену, ширму, завесу, отделяющую парадную, официальную историю самодержавия от секретной, откровенной, кровавой. Кроме всего прочего, нельзя забывать и о том времени, когда появилась публикация: 1858–1859 годы – канун реформы, острая борьба нового и отживающего, стремление лучших сил русского общества атаковать своих противников не только в настоящем времени, но и отбить у них захваченное, оболганное прошлое. Никогда не утихавший спор о значении петровских преобразований разгорался вновь: что победит – заложенное в тех новшествах прогрессивное, просвещенное начало (по Пушкину, «свобода – неминуемое следствие просвещения»)? Или верх возьмут другие элементы тех же коренных реформ 1700-х годов – деспотизм, крепостничество, жестокость?
«Мы не верим ни призванию народов, ни их предопределению, мы думаем, что судьбы народов и государств могут по дороге меняться, как судьба всякого человека, но мы вправе, основываясь на настоящих элементах, по теории вероятности, делать заключения о будущем», – написав эти строки в 1859 году, Герцен не скрыл своей надежды: «То, что было с московским периодом, то будет неминуемо с петербургским. И так, как реформа Петра убила московский порядок, так предстоящая реформа убьет петербургский» (Г. XIV. 54).
В эту же пору о тех же сюжетах с осторожностью высказываются и в России. Даже весьма умеренный историк М. П. Погодин 14 марта 1860 года вызывает «бурю рукоплесканий» в петербургском пассаже, заявив, что «появление новых документов о процессе царевича Алексея напоминает о праве и возможности произнести откровенный исторический суд над событиями и лицами эпохи русского преобразования»; аудитории были сообщены страшные подробности пыток и казней 1718 года. Затем Погодин, впрочем, отказался «судить преобразователя, особенно здесь, в Петербурге, где… каждый камень говорит о нем, на каждом шагу встречается его имя и память», и просил Бога «отпустить прегрешения и даровать мир душе Петра»[115].
Примерно в это же время отрывки из письма Румянцева к Титову просочились в русскую легальную прессу. Хотя в газете «Иллюстрация» в начале 1859 года публикация этого документа оборвалась посередине – как объявила редакция, «по причинам, от нас не зависящим», – газета успела сообщить, что «это письмо давно уже ходит по рукам любителей отечественной истории»[116].
Действительно, в 1850-х годах письмо передавали из рук в руки, переписывали. Мне удалось выявить восемь списков этого документа, не считая, понятно, публикации «Полярной звезды» и копий, явно заимствованных оттуда[117].
Отличие списков от текста, опубликованного Герценом, незначительно: чаще всего это описки. Здесь же заметим только, что по крайней мере три списка из восьми восходят к М. И. Семевскому. Это объясняется особой ролью историка и публициста в распространении «Письма Румянцева к Титову». Именно Семевский пытался опубликовать «Письмо» в «Иллюстрации», и по близкому сходству его списков с публикацией
О взгляде Погодина на Петра I см.:
Иллюстрация. 1859. 7, 21 мая, 4 июня.
Пять списков в ПД: список Н. Г. Устрялова (Ф. 14. № 16. Л. 26–30); безымянный, вместе с письмом А. Татищева к А. А. Ивановскому от 14 августа 1826 г. (№ 9291/LIII б. 69.11–12); почерком М. И. Семевского – вместе с «Описанием смерти Павла I» (Р. I. Оп. 24. № 86); с карандашной пометкой «от Б. Модзалевского 1916 г.» (P. II. Оп. 1. № 383); М. И. Семевского («Михайлованова»), близкий к списку № 3 (Ф. 274. Оп. 1. № 438. Л. 105–124). Кроме того, три списка в ПБ; из сборника материалов о XVIII в. (Ф. 73, архив Бильбасова. В. 8. Л. 5–13); из архива И. В. Помяловского (№ 71. Л. 214-222); из собрания М. И. и А. И. Семевских (Ф. 683. № 16. Л. 1–8).
