он, когда стало совсем невмоготу.
– За то, что ты не должен стать тем, кем стал бы без моего вмешательства, – проговорил убийца ровным, ничего не выражающим голосом. От него более не чувствовалось черноты – казалось, что нынче тот выполняет некую работу, нудную и изрядно ему поднадоевшую, хочет побыстрее отвязаться и уйти.
– Господи… Ты есть, я знаю, – взмолился про себя Райни, когда боль сделалась невыносимой. – Господи, помоги мне, прошу! Избавь…
В самый последний миг он почувствовал, что железные тиски на шее ослабевают, а самого его выносит куда-то наружу, там, где холод, вьюга, злые звезды светят над головой…
Райни огляделся. Он не чувствовал холода, хотя и понимал, что должен бы. Пейзаж, хоть и заснеженный, не напоминал Капча-Ланку ничем. Эта планета – ледяная пустыня, покрытая скалами. Здесь же сверху видны сосновые леса, покрытые льдом озера с изрезанными берегами. Там и сям виднелись одинокие огни жилищ, догорающих костров. Небо посветлело, звезд было не видать. Алое солнце тяжелым шаром катилось к западу. «Где я?» – спросил себя Райни, и начал стремительно и плавно снижаться. Оказавшись на земле, он почувствовал зябкую сырость. Снег колол его босые ноги, становилось холодно. Вокруг себя он видел каких-то людей – по всей видимости, военных, причем их мундиры, синие с белыми обшлагами, ничем не напоминали ни имперские, ни альянсовские… Подобие такого обмундирования Райнхард видел разве что в иллюстрированных справочниках по военной истории. Люди переговаривались на языке, совсем не понятным фон Мюзелю. Он попытался обратиться к одному из них – молодому веснушчатому парню, разводившему костер – но тот посмотрел мимо него, поморщился и отвернулся.
«Я что, умер-таки?» – нахмурился Райни. – «Но почему я чувствую все? Или почти все?»
Он повторил просьбу:
– Не могли бы вы указать, господин… лейтенант, – произнес он звание наобум. – Где я нахожусь и где бы мог найти приют? А то я болен…
Слова его вообще не возымели никакого действия.
Райни пожал плечами и пошел далее. Там увидел других людей, похожих на тех, только форма другая. Язык, на котором они переговаривались, уже был более понятен Райнхарду – какое-то подобие немецкого. Тут его, правда, заметил один пожилой мужчина в гражданской одежде и отчего-то размашисто перекрестился.
Райнхард повторил свою просьбу, на которую старик разразился длинной тирадой, из которой юноша понял только то, что его прогоняют прочь, потому как «мертвые не ходят, а ты точь-в-точь наш юнкер Лагерстрём, помяни Господи его душу…»
Молодой человек только вздохнул и отвернулся. Он побрел обратно – уж лучше те, кто его не видит, чем те, кто боятся. Сумерки сгущались, становилось совсем неуютно. Он дрожал и громко стучал зубами, молясь, чтобы по пути нашелся какой-то кров. Встречались костры, и он присаживался погреться, слушая, что говорят у костра. Его никто не замечал – и вскоре Райни начал уже находить выгоды в этом состоянии.
