добиваться такой цели, это просто был бы неизбежный…
– Побочный эффект, – подсказывает Ютта.
– Побочный эффект, – повторяет старик. Голос его не изменился и по-прежнему доносится, спокойный и далекий, из центра земли. Но на щеках у Якоба Хольцбринка слезы.
– Значит, не нарочно. Целили во что-то другое, а потом все пошло… наперекосяк. Ты это хочешь сказать?
– Гипотетически? – Уголки губ у него приподнимаются в чуть заметной вымученной улыбке. Слезы текут по морщинам и буграм старческого подбородка.
– Да, Якоб. Гипотетически.
Голова кивает.
– Можно что-нибудь сделать? Из того, что мы еще не пробовали?
Якоб качает головой.
– Я всего лишь корп. Не знаю.
Она встает. Старик, уйдя в свои мысли, смотрит вниз. Ютта смотрит на Роуэн.
– Не пойми его неправильно, – говорит она.
– Ты о чем?
– Он этого не делал, он не виноват. Не больше тебя. Не больше любого из вас.
– Я понимаю, Ютта.
Она прощается. Последнее, что она видит через закрывающийся люк – как Ютта Хольцбринк надевает на склоненную голову мужа гарнитуру сонника.
Теперь уже ничего не исправишь. Нет смысла обвинять, тыкать в кого-то пальцем. И все же она рада, что навестила их. Даже в некотором смысле благодарна. Благодарность эгоистическая, но лучше, чем ничего. Утешение, уж какое есть, Патриция Роуэн находит в том, что оказалась не первой из виноватых. Даже Лени Кларк, русалка Апокалипсиса, оказалась не первой. Роуэн оглядывается на люк в конце голубого коридора.
Все началось отсюда.
Портрет садиста на свободе
Технически это называлось «складной катастрофой». На графике она выглядела как цунами в разрезе: гладкая крыша наступающей волны выдается вперед, прогибается под гребнем и уходит плавной дугой к новому низкоэнергетическому состоянию равновесия, при котором камня на камне не остается.
С земли все представлялось намного грязнее: отказ энергосетей, судороги систем жизнеобеспечения и удаления отходов, забитые взбудораженными толпами дороги, до революции – один шаг. Полиция в экзоскелетах давно отступила с уровня улиц; только «оводы» роились над головами, поливая толпы газом и ультразвуком.
Для переднего края волны существовало отдельное название. Момент хаотического перегиба, в котором траектория прогибается внутрь перед тем, как обрушится волна, именовали «точкой перелома». Западная часть Н’АмПацифика миновала ее в последние тридцать четыре часа: все, что находилось к западу от Скалистых гор, можно было более или менее списывать со счетов. УЛН опускала все доступные барьеры – для людей, товаров, даже электроны замораживали на ходу. С какой стороны ни посмотри, на Кордильерах мир заканчивался. Теперь только правонарушители могли выходить за эту границу и пытаться что-нибудь сделать.
Что ни сделай, на этот раз всего будет мало.
Конечно, система деградировала
