на Ану, а на ночь за открытым окном. Вставала луна, и ее сияющий диск светлым пятном смотрел сквозь густую черноту кипарисов.
– И мы будем жить в Вильягарсия, – сказал он, думая о доме своего детства.
– Неужели вы смогли бы отказаться от двора? – спросила она.
– Вспомните, ведь вы же сын великого императора.
– И именно благодаря тому, что во мне живет дух моего отца, я достигну цели, – сказал он пылко. – В глубине души я более велик, нежели Фелипе. Господи! Если бы только я был королем.
– Как это возможно? – спросила она, прижимаясь и дрожа, к нему.
– Я мог бы выкроить для себя королевство на востоке – в Азии или Африке.
– О! – сказала она, и это прозвучало словно вскрик кого-то, изгнанного во тьму.
– Или можно отплыть в Новый Свет, – продолжал Хуан.
– И так вы забудете меня.
Он резко повернулся к ней и яростно ответил:
– Нет, ведь все это я делаю для вас, для вас одной.
– Я хочу только, чтобы вы любили меня, – сказала она.
– Совсем скоро я вернусь и увезу вас из Алькалы, увезу навсегда.
Она наклонилась вперед. Ее темные волосы четко выделялись на фоне чистого золота, мерцающий отблеск свечи дрожал на ее платье и украшениях. Хуан поцеловал ее наклоненную шею и щеку отвернувшегося от него лица, а потом ее крепко сжатые руки.
Внезапно он почувствовал великую грусть. Он подумал обо всем печальном, о чем когда-либо слышал, – о королеве, о доне Карлосе, о горящих еретиках, даже о крови, которая неизбежно льется в сражениях, об уставших рабах на галерах и избитых неграх, о голодных нищих… И все это внезапно показалось ему особенно горестным в сравнении с охватившими его умиротворенностью и красотой, ибо в это мгновение он переживал и умиротворенность, и красоту полнее, чем когда-либо мечтал пережить.
– Вам пора уходить, – сказала донья Ана. – Луна уже высоко.
На сердце у него стало еще тяжелее. Хотя она и не произнесла ни слова упрека, он начал думать, что, должно быть, с его стороны было бесчестно прийти сюда. Он знал: если бы о его визите стало известно, для нее это было бы страшнее смерти, и вспомнил свои хвастливые слова о том, что в следующий раз он открыто въедет верхом в ворота дома ее отца.
– Мне не следовало приходить! – воскликнул он.
– Я желала, чтобы вы пришли. Я вас ждала. Каждый вечер я вышиваю алтарное облачение, а затем иду в молельню и молюсь, всегда о том, чтобы вы вернулись.
Она поднялась и встала перед ним, а свеча продолжала гореть позади нее.
И вновь он почувствовал, что здесь он защищен одновременно и от мира, и от небес и что он охотно остался бы здесь навсегда.
Но внутри него было что-то, что жгло яростнее пламени, что гнало его вперед.
– Я вернусь, – сказал он, думая об этом.
– Когда вы найдете живую голубую розу, – ответила донья Ана.
Соловьи молчали, и за садом купола и башни Алькалы
