королева. – Все они люди, мужчины и женщины – и вдруг они горят. И одну из них я знала – это донья Луиса, которая полгода назад сидела рядом со мною. Разве я смогу наблюдать, как пламя пожирает ее тело?
– Вы должны возрадоваться, – угрюмо ответил дон Фелипе, – что вам дарована привилегия увидеть казнь этих еретиков, проклятых Господом.
Силы явно оставили королеву, вновь она беспомощным взором обвела комнату, погруженную в полумрак.
Фрейлины и старые женщины по-прежнему не шевелились, никакой ветерок не колыхал длинные, тусклые занавеси. Дон Хуан стоял неподвижно, прислонившись к стене и потупив взор. Елизавета Валуа опустилась на жесткий темный стул.
– Если у вас есть хотя бы капля жалости ко мне, – попросила она, – я умоляю вас, избавьте меня от этого.
Нарушение этикета, столь высоко им ценимого и всегда соблюдаемого, привело дона Фелипе в бешенство, однако он не изменился в лице.
– Вопрос закрыт, – высокомерно ответил он. – Вы будете присутствовать на аутодафе.
Он церемонно попрощался с нею и покинул комнату.
Елизавета исступленно взглянула на Хуана, это был взгляд человека, чья душа ранена и измучена.
– Mon Dieu! Mon Dieu! – воскликнула она на своем родном языке. – Как я страдаю! Я так страдаю!
Хуан посмотрел на нее, он был взволнован и смущен. Король был ненавистен ему в тот момент, и ему казалось, что все происходит не так, как должно происходить. Он был гораздо счастливее, шагая босиком через рисовые поля в школу или уединенно живя с доньей Магдаленой в Вильягарсия. Дворец был ужасен – ничем не лучше могилы.
Его лицо вспыхнуло от этих мыслей.
– И почему Господь не может сам карать еретиков? – порывисто воскликнул он. – Конечно, это ужасно – смотреть, как они горят.
Королева молитвенно сложила ладони и подняла взгляд печальных голубых глаз.
– Господь любит кровь и страдания, – сказала она с чувством. – Господь взирает на израненный мир и доволен. Но где-то существует нечто, что ненавидит все это и не позволило бы, чтобы даже муха или цветок были насильно лишены своего малого счастья!
– Но ведь существуют лишь Бог и дьявол, – удивленно ответил Хуан.
– Умеете ли вы отличить одного от другого? – с отчаянием спросила королева.
Хуан промолчал в ответ на это кощунство. Ему показалось, что слова Елизаветы направлены против Всемогущего Господа, однако он почувствовал к ней уважение, не меньшее, чем к донье Магдалене, и великое сострадание, а к святому королю неприязнь.
Ценности его мира низвергались, и он почувствовал себя лишенным опоры.
Елизавета оглянулась, чтобы убедиться, что дамы не смотрят в их сторону, ибо она знала, что испанские дуэньи приставлены к ней, чтобы следить за каждым ее словом и взглядом, и с лихорадочным волнением сжала руку дона Хуана.
– Бегите отсюда, – зашептала она, – вам льстят, вас обольщают – бегите, пока можете! Это могила. Я умру
