и этот знак королевского расположения казался ему лишь первой из почестей, ожидающих его в будущем.
– Вы не желаете слушать об этом? – разочарованно спросил Карлос.
– Нет.
Королева с трудом размыкала бледные губы, ее голос звучал слабо.
– Они были святыми Господа, – настаивал Карлос. – А Он повелел им подвергнуться пыткам.
– Увы! – пробормотала Елизавета. – Я слишком слаба, чтобы слушать об этом.
Будь перед ним любой другой человек, Карлос пришел бы в страшную ярость, но со своей мачехой, которая единственная, должно быть, проявляла к нему истинную доброту, он всегда был мягок. Поэтому он ограничился тем, что сказал:
– Это не хуже, чем наказание еретиков в наше время.
Елизавета вздрогнула.
– На следующей неделе снова будет аутодафе, – продолжил Карлос. – Вальдес, – он назвал имя энергичного Великого Инквизитора, – говорит, что тюрьмы переполнены и их надо освободить для новых еретиков, которых он ежедневно арестовывает. Господи! Будут сожжены семьдесят три еретика, не считая евреев, и тридцать из них – женщины.
Лицо королевы теперь было белее высоких брыжей, тесно прилегающих к ее щекам и касающихся кончиков завитков ее светлых волос.
– Не говорите об этом, – попросила она слабым голосом.
– О сожжениях! – воскликнул Карлос.
Хуан удивленно посмотрел на нее. Неужели ей жаль еретиков?
Он перекрестился.
Елизавета перевела взгляд с одного юноши на другого, ее прекрасные глаза, окруженные тенями после болезни, были полны слез.
– Я знаю, что они потерянные души, – проговорила она, – но видеть, как они горят, ужасно.
– Мы все должны пойти, – ответил Хуан.
Впервые он увидел аутодафе, когда ему было двенадцать лет. О самой казни он помнил лишь ощущение дурноты от ужаса, охватившего его тогда, однако донья Магдалена, его мачеха, добрейшая из женщин, привела его туда и ни разу не отвела глаз от пылающих столбов, к которым цепями были прикованы женщины, столь же благородные и утонченные, сколь и она сама.
Он с беспокойством посмотрел на королеву.
– Я не пойду, – с глубоким волнением проговорила она, – я не могу.
– Не подобает жалеть еретиков, – угрюмо ответил Карлос.
– Это спасает их души, – добавил Хуан.
– Я бы предпочла, чтобы меня отправили предстать перед Господом и чтобы Он судил меня! Разве Он не Господь милосердный? А люди не милосердны.
Она прижала свои хрупкие маленькие ладони к груди и повторила:
– Нет, не милосердны.
Подняв бледное лицо, еще хранящее следы недавней болезни, Карлос пристально посмотрел на нее снизу. Затем помолчал немного, стремясь понять ее чувства, и сказал:
– Когда я стану королем, аутодафе не будет, если вам это угодно.
– Благослови вас бог, Карлос! –
