три ночи простоял, принимая участие в церемонии погребения человека, который, хотя Хуан тогда еще не знал этого, был его отцом, – великого императора Карла.
Дон Фелипе, не обращая внимания на докторов и священников, подошел к кровати и наклонился над сыном, который лежал оцепеневший, с остановившимся взором, едва дыша, и темная кровь непрестанно сочилась из его раны, впитываясь в повязку.
Тонкими пальцами король взял деревянный футляр с миниатюрой, лежавший на узкой груди принца, и нажал на пружину.
Крышечка отскочила, явив его взору прекрасный образец фламандской живописи. Картина размерами была не более грецкого ореха, но с удивительной отчетливостью воспроизводила тонкие черты печального лица эрцгерцогини Анны.
Словно чувствуя, что на его сокровище покусились, несчастный Карлос застонал и открыл глаза.
Когда он увидел, что его отец рассматривает портрет прекрасной австрийки, он испустил горестный вопль и попытался привести в движение свои парализованные члены.
– Ты не заберешь и ее тоже! – пробормотал он. – Она моя!
Дон Фелипе спокойно закрыл футляр и уронил его на грудь сына.
– Если твой брат был святым, принц должен скоро поправиться, – сказал он францисканцу.
Затем король прижал к носу надушенный платок, поскольку запах уже становился невыносимым, и покинул спальню, чтобы помолиться за Карлоса в молельне кардинала Хименеса.
Хуан, которого король более не удерживал, поспешил в свою собственную комнату, где, все еще во власти ужаса от атмосферы мрачности и смерти, царящей внизу, настежь распахнул ставни изящных арочных окон.
Солнце едва миновало зенит, его золотое сияние заливало сад.
Хуан подумал, что никогда еще сад не казался ему столь прекрасным, он долго стоял и любовался его яркими красками. Красные, розовые и белые цветы олеандров выделялись среди упругой темной листвы, под сенью кипарисов, лавров и деревьев грецкого ореха цвели лилии и алые розы.
Пальмы и перечные деревья были высажены вдоль стен, а с солнечной стороны дворца росло несколько гранатовых деревьев, и ярко-алые цветы на них были подобны язычкам пламени.
Звонко пела птица.
Хуан поднял лицо к небу, прищурив глаза от слепящего солнца, как северянин прищурил бы свои от света самого неба.
Он потянулся и вздохнул.
Он непременно станет великим. Король даст ему возможность выдвинуться. Он станет инфантом Кастилии – и королем.
Какая еще судьба может ждать сына великого императора Карла?
Не призывая слуг, Хуан начал переодеваться.
Со вздохом облегчения он расстегнул брыжи и снял их, обнажив сильную молодую шею, на которой остались следы от слишком тесного воротника, затем начал расстегивать дублет.
Тут же помятая голубая роза упала с его груди на черные плитки пола.
Донья Ана! Он должен был передать для нее письмо. Он должен был сказать ей, что он уезжает и что вернется. Она
