маленьких косточек, похожих на бедренные кости мышей.
– Кто ты такая? – спрашиваю я.
– Мой творец зовет меня Мореллой, – отзывается незнакомка, разминая шею.
– А кто твой творец?
Она опускается на подушку и усаживается поудобнее, прижав колени к груди и поплотнее укрывшись своим пушистым плащом.
– Мой творец превосходит твоего и годами, и мудростью, а еще очень за тебя переживает. Она спасла тебя от смерти на морозе и спрятала в своей комнате, так что будь к ней поуважительнее. В большинстве своем музы прячутся во мраке или в огне, пока не произойдет слияние.
– Какое еще слияние?
Сова снова хмурится.
– И она еще смеет носиться по городу! Да ты ведь совсем ничего не знаешь!
– Так что такое слияние?
– Благословенный миг, когда наши творцы посвящают нам свою жизнь. Когда провозглашают: «Будь проклято, уныние!» – и дают обет следовать своей страсти до последнего вздоха. Тогда-то мы и преображаемся! – Она наклоняется ближе, и ее огромные, словно планеты, зрачки под полупрозрачными белыми ресницами становятся еще шире. – И тогда никто уже не в силах нас убить, даже наши творцы. Но если ты так и продолжишь разгуливать по городу с напыщенностью пуделя, – добавляет она и звучно бьет меня по руке, – то жить тебе осталось не больше недели.
Желудок болезненно скручивает от голода. Сгибаюсь пополам, схватившись за живот.
– Как же есть хочется!
К моему изумлению, Морелла грубо сталкивает меня с кровати.
Я падаю на спину и морщусь от боли.
– Да что с тобой такое?! – спрашивает Морелла. – Я с тобой говорю о куда более важных вещах, между прочим!
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. О том, что ты не такая, как я?
– Меня смертные, кроме моего творца, в этом обличье не видят. Для них я обычная птица. Они слышат лишь совиные крики, но на самом деле я говорю с ними через истории, рассказанные моим творцом, и это самое важное. – Морелла усаживается на деревянный пол рядом со мной. – Никто не может меня умертвить, потому что я уже преобразилась, обрела цельность. Мой творец всегда будет слышать меня и чувствовать, всегда будет во мне нуждаться, даже на смертном одре, испуская последний вздох. Вот в чем мое могущество. Но я вздохнула полной грудью только тогда, когда мой творец был к этому готов.
– Мой творец никогда не будет готов к такому, – усмехнувшись, говорю я. – Его слишком волнует мнение его папаши, будь он проклят. А я умираю с голоду! – Я с трудом поднимаюсь на четвереньки и ползу к двери.
Морелла хватает меня сзади и скручивает руки. Мои локти больно врезаются в пол, левая щека ударяется о половицы.
Морелла прижимает меня коленом.
– Мой творец вот уже многие годы печется о твоем, – говорит она мне на ухо, и этот голос пронзает меня до костей. – Она любит его, как родного сына, хотя в его жилах течет совершенно чужая
