на невестку, то подарок сватов молодоженам окажется меньше, чем ожидали. В общем, все это, да и многое другое, иногда настолько мелочное и ничтожное, что о нем и говорить не стоит, становится фундаментом для многолетней вражды, сеющей такие зерна, от которых волосы встают дыбом. Такое впечатление, что люди наслаждаются этой враждой и подогревают ее с одной лишь целью – она делает более яркой и интересной тихую на первый взгляд сельскую жизнь.
Но вражда цвела пышным цветом не только между родственниками – между Щербаками и Сергиенками она тоже давно имела место. То затихая, то буйствуя, она то втягивала в свой грязный водоворот, то отпускала двух маленьких девочек, беленькую Аню и темненькую Галю. Одна слышит: «Не ходи к Гале!», другая: «Не води к нам Аню!» Выйдут девчонки за калитки с куклами, постоят, посмотрят друг на дружку и… начинают вместе играть, пока взрослые их не растащат. Особенно усердствовала старшая сестра Гали, Шурка. Ох и оторва… Ей всего тринадцать было, когда ее с сорокалетними мужиками видели – правда, ей тогда все шестнадцать можно было дать. В общем, растащат родичи девчоночек и дальше сеют смуту, основанную на давней трагедии.
Трагедия эта уходила корнями в прошлое, которое Щербаки хорошо помнили. Сергиенки тоже ничего не забыли, но делали вид, будто ничегошеньки не помнят и не знают. Как разрубить этот узел и нужно ли это делать? Наверное, нужно, но винить Сергиенок в том, что они смалодушничали в тот страшный год, наверное, нельзя – виновник трагедии давно умер и теперь слишком много предположений толпилось мрачным облаком, нет-нет да и окутывавшим обе семьи. Селяне намекали, мол, надо бы сесть за стол и обсудить все по-человечески, чтобы не витала больше ненависть между Щербаками и Сергиенками, не забирала силы и здоровье, не омрачала жизнь. Но никто этого не сделал. Кто-то надеялся и ждал, что за давностью лет все сгинет, выветрится из памяти, кто-то находил в этом интригу, смысл жизни и возможность быть в центре внимания сельских сплетников.
Увы, трагедию из памяти не сотрешь, просить прощения за своего предка Сергиенки не хотели, и история эта магическим, непостижимым образом коверкала судьбы всех причастных и непричастных к ней, начиная с проклятого тридцать восьмого года, когда один из Сергиенок, Павел, на допросе по делу об антисоветской деятельности одного из Щербаков, Ильи, подтвердил, что, мол, арестованный действительно высказывался против советской власти. Не только Сергиенко дал такие показания, был еще один, он потом с немцами ушел, а Щербака, который против советской власти, может, никогда и не высказывался, расстреляли. Павел Сергиенко воевал на Второй мировой, вернулся и вскоре умер от ран, но вражда между семьями осталась: взрослые шарахались друг от друга, как от чумы, а маленьким Щербакам категорически запрещали дружить с маленькими Сергиенками. Почему – не объясняли, но дети, конечно, дружили, и взрослые тут были абсолютно бессильны.
Внук расстрелянного Ильи, Рома, служил в армии вместе с Федькой, внуком Павла,
