все глубже погружаться в чистое, как у ребенка, ощущение жизни»[25]. Не пренебрегает она и подсобными средствами, помогающими поднять настроение.
И посылая лучшие вина из своего винного погреба сыну в Веймар, она в то же время «из экономии расходов на перевозку» намеревается «до последней капли выпить вина не столь хорошие»[26]. Привычку нюхать табак, от которой ей настоятельно рекомендовали избавиться, она сохраняет до глубокой старости, оправдываясь перед невесткой: «без щепотки табака письма мои были что солома – квитанции, а не письма. Но теперь! Все идет как по маслу!»[27]
Другим она тоже от души желала радости и удовольствий. Кристиану Вульпиус в письмах сыну она называет «ночное сокровище», а ей самой пишет в 1803 году: «Вы, стало быть, поправились, вошли в тело, и я этому рада, ибо вижу здесь признак доброго здоровья – и для нашей семьи это в порядке вещей»[28]. Она без стеснения говорит о телесном, в том числе и когда речь заходит об искусстве. Античные статуи, которые коллекционирует ее сын, она называет «голозадые»[29].
Она гордится своей естественностью и простотой и немного выставляет ее напоказ. Актеру Гроссману она пишет: «Но поскольку Господь одарил меня такой широкой душой, что на нее не налезал ни один корсет, и она росла и процветала в полную силу, широко раскидывая ветви, а не как деревья в скучных искусственных садах, где их обкорнают и обстригут веером, то я всегда чувствую безошибочно все, что поистине хорошо и правильно»[30]. Она любила театральную среду за ее непринужденность. Когда после переезда Гёте в Веймар и смерти его отца дом на Хиршграбен опустел, она сблизилась с актерами. С некоторыми из них у нее сложились более тесные отношения, завязалась переписка. Но длилось все это недолго. Люди приходили и уходили, с глаз долой – из сердца вон. Она и вправду жила сегодняшним днем, полагаясь на волю судьбы. Эту привязанность к настоящему унаследовал и сын, ибо ему тоже своеобразие и нужды текущего момента казались самыми важными и естественными. С большим трудом приходилось воспитывать в себе чувство долга и привычку думать о будущем. Здесь примером ему служил уже отец.
Но какой бы спонтанной и сиюминутной ни была жизнь матери Гёте, сына она от себя не отпускала никогда, при этом, впрочем, стараясь не быть ему в тягость. Ей очень хотелось приехать к нему в гости в Веймар, но Гёте не приглашал ее, разве что однажды во время революционных войн, когда оставаться в осаждаемом со всех сторон Франкфурте было опасно. Тогда он посоветовал ей перебраться в Веймар и уже начал соответствующие приготовления, но мать решила остаться во Франкфурте: французы уже не раз квартировали в доме на Хиршграбен, так что эта напасть не была для нее новой, и она отлично с ней справилась.
Гёте никогда не высказывался напрямую о том, почему не хотел видеть мать подле себя. Возможно, боялся, что в благородном и чопорном Веймаре она со своей естественностью вызовет
BrEltern, 473 (16.5.1780).
BrEltern, 477 (14.7.1780).
BrEltern, 854 (16.5.1807).
BrEltern, 808 (24.9.1803).
BrEltern, 257.
BrEltern, 476 (19.5.1780).
