ему давались иностранные языки – еще мальчиком он довольно хорошо знал итальянский, французский, английский, латынь и греческий, а на иврите мог читать. Вместе с Корнелией, которая тоже имела склонность к изучению языков, он еще в самом нежном детском возрасте вынашивал план написания романа на шести языках. Этому плану не суждено было сбыться, однако в переписке во время учебы Гёте в Лейпциге брат и сестра без труда переходили на французский и английский. Библию в семье читали на латинском и греческом, и больше всего в ней мальчика восхищали ветхозаветные истории про патриархов. В «Поэзии и правде» он пересказывает историю Иосифа, как она запомнилась ему в детстве и как он еще тогда ее записал. При этом, как отмечает, оглядываясь назад, сам Гёте, ему удавалось сосредоточить ум и чувства и обрести внутренний покой «вопреки буйным и удивительным событиям во внешнем мире»[39].
Своими сочинениями он от корки до корки исписывал многочисленные тетради, и большим подспорьем для него было то, что под его диктовку писал доктор Клауэр – беспомощный, душевнобольной человек, взятый отцом Гёте под опеку и живший у них в доме. Клауэр любил писать под диктовку или переписывать уже написанное, это его успокаивало. Иногда у него случались приступы помешательства, и тогда из его комнаты доносились истошные крики. Безумие проживало по соседству.
Молодой Гёте жадно глотал всю доступную ему литературу – начиная с юридических фолиантов, стоявших в отцовской библиотеке, включая «Мессию» Клопштока и «Остров Фельзенбург» Шнабеля и заканчивая отчасти патетическими, а отчасти непристойными французскими пьесами Расина или Вольтера. Снова и снова он возвращался к Библии, в которой находил собрание чарующих историй – как впоследствии в «Тысяче и одной ночи». При этом он всегда старался сразу же заняться «переработкой этой поживы, повторением и воссозданием воспринятого»[40]. В этот период им было написано множество коротких пьес, стихотворений, эпических фрагментов – набросков, в которых с изрядным мастерством перерабатывались расхожие формы и темы. Ему, очевидно, не доставляло труда вжиться в ту или иную стилистику, например, в пафос правоверного протестантизма. Так возникли «Поэтические размышления о сошествии Христа в ад» – вирши шестнадцатилетнего юноши, где он рисует пугающие картины «адова болота» и предается фантазиям о всевозможных наказаниях, прежде чем вознестись на небо с торжествующим Христом:
Пылают молнии. И гром
Отступников разит,
Свергая в преисподнюю,
Бог-человек закрыл врата,
Покинул страшные места,
Вознесся в небеса[41].
Год спустя в Лейпциге ему уже было стыдно за это стихотворение, и он сожалел, что не уничтожил его, как многие другие ранние сочинения.
Первые пробы пера – незрелые и по большей части ученические, но встречаются среди них и довольно смелые, как, например, диалог с товарищем по
СС, 3, 117.
СС, 3, 32.
MA 1.1, 81.
