Горгий Павлович, – профессор снова в задумчивости задвигал челюстью.
– Вы уж простите. Больно все необычно как-то.
– Я, конечно, могу исчезнуть прямо при вас. Но предупреждаю, вам будет казаться, что я все еще здесь. Это связано с тем, что для переключения картинки вам потребуется все-таки на некоторое время потерять меня из виду, и́наче, – профессор сделал ударение на первом слоге, – вы просто не поверите в происходящее. Своего рода, инерция восприятия.
– Я понял, Иван Михайлович. Мне выйти?
– Ну, выйти, или зажмуриться, – почесал висок Зайцев.
– Ей-богу, ни с чем подобным не сталкивался, – признался Жора.
Выскользнув в коридор, он прикрыл ладонями глаза и стал считать до тридцати. До тридцати, решил он, будет достаточно. Проходившая мимо грузная женщина с контейнером Доширака неодобрительно взглянула на взрослого человека, вздумавшего играть в поезде в прятки. Но Пеликанов этого не видел, он вообще ничего вокруг себя не замечал, продолжая вглядываться в жирную, как обувной крем, темноту, маячащую перед глазами. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Как в детстве, думал он.
К тому, что Ивана Михайловича снова не окажется на месте, Пеликанов внутренне был готов, но его охватило странное ощущение дежавю. Он точно помнил, что, когда выходил из купе, окно было закрытым. Теперь, стоя в дверях, Жора слышал тот же самый вваливающийся вместе с потоком вечернего воздуха в купе нудный стук колес, чувствовал тоскливый запах прелых листьев, смешанный с острой резиновой гарью, и видел вздымающуюся атласную занавеску, напоминающую истерзанный ветром парус, за которой мельтешили знакомые бетонные столбы с одинаковыми желтыми фонарями.
Память! Изображение создает не восприятие, а память! – внезапно осенило его.
Пощупав руками воздух на том месте, где минуту назад сидел Зайцев, Пеликанов решил основательно осмотреть купе. Сначала он заглянул под сиденья, потом на верхние багажные полки (на одной из них он обнаружил забытый кем-то старый кроссовок, кажется левый). Если Иван Михайлович сейчас видит его, то наверняка умирает со смеху, думал он. Ниша над дверью была заполнена двумя свернутыми в рулон старыми матрасами. Пеликанов потянул створу окна двумя руками вниз и высунул голову.
Его тут же чем-то ослепило, шаровой молнией или магниевой вспышкой, он так и не разобрал. А может быть, взорвалось одно из множества железнодорожных солнц. Где-то впереди раздался надсадный рев локомотива. Еще через секунду пространство резко швырнуло вниз какую-то черную птицу, которая едва не врезалась ему в лоб. Совершив немыслимый вираж, птица в последнее мгновение чудом ушла от столкновения. Жора отчетливо видел глядящий на него внимательный птичий глаз. У него перехватило дыхание, и он резко втянул голову обратно. Что это было? Какого черта?
– Вы думали, я снова спрятался на крыше вагона?
Зайцев преспокойно сидел на своем месте и с интересом рассматривал его перемазанное копотью испуганное лицо.
